Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Главное, чтобы на Кати не сказалось общение с тобой, – на миг оторвавшись от идеально отполированных клавиш, она бросила насмешливый взгляд на брата. – И это далеко не худший образчик французского романа.
– Ни минуты не сомневался, что тебя история умершей от тоски в провинции барышни затронет, – парировал Дмитрий, – иначе бы батюшка тебе жениха по всей Европе не искал.
Эллен театрально закатила глаза, возвращаясь к инструменту; как-либо комментировать это заявление не было нужды – она не отрицала его правдивости. Как, впрочем, не отождествляла себя и с Эммой, но находила немало общего в их натурах. Но куда больше значимого в размышлениях о возможной тоске, преследующей барышню
Катерина, искренне надеясь, что её обсуждение книги не затронет – слишком уж острой оказалась тема, поднятая в романе – тут же поспешила отвлечь внимание жениха:
– Как прошел твой визит в Бежецк?
Дмитрий помрачнел: не настолько, чтобы задумываться, был ли данный вопрос уместен сейчас, но настолько, чтобы увидеть этот контраст между выражением его лица минутой назад, когда он подшучивал над сестрой, и сейчас.
– Увы – мы лишь потеряли несколько дней. Возможно, князь был в имении, но к моменту нашего прибытия уже оставил его.
– Ни единой зацепки? – нахмурившись, уточнила Катерина.
Дмитрий покачал головой, коротко пересказывая результаты осмотра комнат, но отчего-то умалчивая о подвергнутом сожжении неизвестном. Чуть более развернуто он обрисовал картину часовни, в двух словах упомянув ту, кому она принадлежала, и выудил из-за пазухи найденную цепочку и протягивая её невесте. Та задумчиво раскрыла маленькие створки и пристально всмотрелась в женский портрет, занявший левую половину.
– Никогда не слышала о матримониальных планах князя, – протянула она, не сводя глаз с медальона. – Хотя, пятьдесят седьмой… – Катерина прикусила щеку изнутри, усиленно пытаясь вспомнить, – родители были в Карлсруэ. Папенька решил вернуться в Россию только в шестидесятом. Даже если маменька знала – они обменивались письмами – она не говорила нам. Однако это лицо, – она мучительно вглядывалась в творение неизвестного художника, – мне кажется, я видела его когда-то.
– К чему теперь это? – Дмитрий осторожно забрал из тонких пальцев невесты медальон, убирая его обратно, и устало прислонился плечом к низкой спинке диванчика. – Не думаю, что сейчас покойная невеста князя Трубецкого может иметь какое-то значение. Она была лишь причиной помощи со стороны баронессы Аракчеевой, но в этом направлении искать уже бессмысленно.
– Полагаешь, она не сыграла никакой роли в этой истории?
– Никакой значимой для нас сегодня, – покачал головой Дмитрий, прикрывая глаза.
Катерина, из головы которой все не выходил образ несостоявшейся родственницы, отложила раскрытую книгу, намереваясь подняться на ноги, и замерла, подавшись вперед: пара коротких строк привлекла её внимание, заставляя задержать дыхание.
«Она купила себе план Парижа и кончиком пальца блуждала по столице. Скиталась по бульварам, останавливалась на каждом углу, на перекрёстках улиц, перед белыми квадратиками домов».
Париж! Точнее, не Париж – Петербург.
Резко обернувшись к жениху, на чье лицо снизошло умиротворение, она выдохнула:
– У князя был её портрет. Он висел в его петербургской квартире очень долго, пока мы с братом однажды не испортили холст, упражняясь в фехтовании. Нас тогда на целую неделю без сладкого оставили. После портрет был отдан на реставрацию, а нам строжайше запретили к нему приближаться. Но спустя год он был продан. Мы еще удивлялись – сначала такое наказание, нам казалось, дядюшка дорожил портретом. А потом внезапная продажа.
Дмитрий помассировал переносицу, раздумывая над
– Возможно, он просто захотел избавиться от тяжелых воспоминаний. Даже если он любил Веру, что в моей голове не увязывается с личностью князя Трубецкого, он мог желать быстрее покончить с этим. Никогда не знаешь, что творится в чужой душе.
Эллен, по всей видимости уставшая музицировать, осторожно выскользнула из гостиной: ей явно были абсолютно неинтересны эти странные разговоры – о происходящем она не была осведомлена, поскольку ничем бы не могла помочь.
Заметивший уход сестры, Дмитрий вспомнил о том, что его сейчас интересовало не меньше государственных дел, а то и в некотором роде значительно больше. Бережно обняв ладонями тонкую кисть и, не сводя глаз с Катерины, коснувшись губами отшлифованных граней изумруда, венчавшего помолвочное кольцо, он задал вопрос, что мучил его уже долгие месяцы, а в последние дни стал особенно болезненным:
– Ты все ещё желаешь связать свою жизнь со мной?
Катерина опустила глаза, не зная, что должна ответить. Она надеялась, что несколько дней вдали от Петербурга, в семье жениха, помогут ей успокоиться и вернуть привычное равновесие. Понять, чего желает сердце и просит душа. Но легче не стало и определенность не пришла. Она все так же боялась заговорить об этом.
Решение о браке принималось их отцами, но основывалось на чувствах. Искренних, чистых, светлых. На тех, что как-то зародились еще в раннем детстве, сначала будучи простой дружеской привязанностью, потом став чем-то большим, похожим на кровную связь, а после как-то незаметно превратившись в романтическое влечение, полное нежности и тепла, уверенности и желания заботиться, готовности провести всю жизнь вместе и не представляя этой жизни друг без друга. Этот флер охватил обоих, витая над их головами подобно мерцающей дымке рождественского чуда, и оттого свадьба была столь долгожданна, взлелеяна в мечтах. Но только после обручения постепенно начала формироваться одна важная и в некотором роде страшная мысль: брак – это не только улыбка родного человека рядом и детский смех в их собственном поместье.
Это ответственность.
Юной девятилетней девочкой Катерина представляла себе собственную свадьбу: пышное платье с множеством кружев, душистые цветы флердоранжа в волосах, прозрачная длинная фата до самых пят, роскошные украшения, множество гостей, обязательно бал, который соберет весь свет и станет обсуждаться больше года в столице. И, конечно, он – самый любимый, самый дорогой, самый важный; во фраке, белоснежной рубашке, стоящий рядом с ней, держащий свечу и перед батюшкой произносящий клятву вечной верности. Смотрящий на нее с нежностью и теплом.
Это был момент, который в каждой сказке, коими она зачитывалась, являлся кульминацией. Какой-то гранью, после которой герои обязательно обретали мир и согласие, проводили каждый день в беззаботности и неге.
Это был момент, которого она, как и многие девочки её возраста и воспитания, ожидала с придыханием и блаженной улыбкой на устах, отходя ко сну.
Когда цветастые домашние платья сменились форменным голубым, а после и белым, детское очарование браком начало таять. Смольный не только готовил девочек к службе при Дворе, но и раскрывал им роль матери и жены с той стороны, с которой не раскрывала ни одна сказка. Хотя, когда Катерина давала согласие Дмитрию перед папенькой, она все еще не до конца понимала, что это значит – быть повенчанной с кем-то. Что значит принять новый статус, и как меняется жизнь замужней барышни.