Плачь обо мне, небо

Selestina

– Ваше Высочество, я не имею прав обижаться на Вас, – несмотря на это, в её голосе уже не звучало той иронии, а на губах не играла улыбка, что сопровождала княжну в течение их беседы перед вальсом. Не возвращалась она и к цесаревичу, ничуть не обрадованному этим тоном, что предполагался в общении со стоящими выше по положению в обществе.

Не то, что бы он ненавидел свой статус, но порой очень уж хотелось слышать не заискивающие речи, где с трудом среди океана лести прослеживались крупицы искренности, а простые слова, пусть даже не всегда приятные, но те, которым можно верить. И те, которые способны чувствовать себя с собеседником

на равных. В кругу семьи все церемонии обычно отбрасывались при общении с Сашей или матерью, но семья – это иное, и вне её тоже были нужны люди, готовые к открытому диалогу, настоящие, не задушенные мишурой высшего света. Катрин, когда забывала о вложенных ей в голову наставлениях гувернантки, становилась именно такой – непосредственной, живой. Правда, случалось это нечасто.

– Maman говорила мне, что все люди равны – и цари, и крестьяне ничем не отличаются друг от друга, за исключением своего состояния, которое в любой момент можно получить или потерять. Почему же тогда я имею право обижаться на Вас, а Вы — нет? – стараясь поймать взгляд Катерины, произнес цесаревич, действительно возмущенный подобным. Его воспитывали в уважении к другим, кем бы они ни были, и он, при всём осознании своего высокого социального положения, не понимал, отчего народ не имеет права быть недовольным государем, если тот этого заслужил? Почему сильным мира сего сойдет с рук любая провинность, даже затронувшая чужие жизни?

— Я не смею сомневаться в мудрости Её Императорского Величества, однако, `a tort ou `a raison*, но здесь Вам лучше бы не произносить таких слов – мало кому из дворян понравится, когда их с крестьянами ровняют.

– Мой отец уже отменил крепостное право, а я окончательно сотру эту границу между сословиями, обеспечив должное существование простым людям за счёт тех, кто слишком много имеет, – воодушевленно сообщил своей собеседнице Николай, на что Катрина лишь тихо рассмеялась, раскрывая веер и приближая его к лицу.

Даже то, что озвучена эта мысль была лишь ради смены настроения княжны, столь старательно сохраняющей серьезность, не умаляло факта доли правды в почти-шутке. Если бы однажды, пусть и через несколько десятилетий, удалось приблизить низшие слои к среднему классу, это изрядно бы улучшило облик державы. Хотя цесаревич не хуже своей дамы понимал, что далеко не каждый аристократ обрадуется подобному положению дел.

– А ты, я смотрю, нарасхват, – Эллен, возникшая словно из ниоткуда, раскрасневшаяся (чего не скрывала даже полумаска), улыбающаяся, приобняла подругу за плечи, – могу я тебя украсть ненадолго? – хоть и вопрос был адресован Катерине, взгляд младшей графини Шуваловой устремился к её спутнику. Он было хотел что-то ответить, но княжна его опередила.

– Господин барон уже покидает этот вечер, – также смотря в глаза цесаревичу, с нарочитым сожалением и тщательно скрытым намеком произнесла Катерина. Николаю оставалось лишь кивнуть в знак правдивости её слов – в некоторых случаях с дамами лучше в споры не вступать. Тем более что он и так уже задержался, скоро Maman обнаружит его отсутствие, и вновь будет беспокоиться понапрасну. А доставлять новых поводов для волнений матери он не желал. Осторожно подхватив тонкие пальчики, чтобы невесомо коснуться их губами в прощании, Николай внимательно проследил за реакцией своей дамы: она так очаровательно смущалась, и это заставляло иной раз творить вот такие незначительные безумства.

– Благодарю за вечер,

Катрин.

Прежде, чем княжна успела что-либо сказать, цесаревич, откланявшись, удалился.

– Мы не были представлены друг другу? – с каким-то подозрением осведомилась Эллен, провожая взглядом кавалера подруги. – Больно голос знаком.

– Вряд ли, – стараясь, чтобы её ответ выглядел естественно, Катерина раскрыла веер, – барон фон Лихтенберг не бывал при Дворе.

– И что же, вы провели вместе весь вечер? – продолжила допытываться Эллен, остро реагирующая на тайны вокруг нее, а сейчас здесь всё так и кричало о каких-то недомолвках. – Он попрощался с тобой так, словно не отходил от тебя ни на минуту. Да еще и руку поцеловал.

Княжна мысленно лишь отмахнулась – от Его Высочества еще и не того можно было ожидать: в этом она уже успела убедиться.

– Мы только станцевали вальс. Перестань фантазировать, Эллен.

Младшая графиня Шувалова как-то неопределенно посмотрела на подругу. В конце концов, она сама настояла на этом вечере, свободном от всех обязательств и самих себя, чему активно способствовали маски.

И всё же что-то здесь нечисто.

– Тобой заинтересовался один бравый офицер, – вспомнив о причинах поиска подруги, внезапно заговорила Эллен, протягивая той белую астру. Катерина удивленно взглянула на нежные лепестки, собранные в пушистый шарик, как-то неловко протягивая руку, чтобы принять подарок. Язык цветов нередко использовался на балах и иных светских вечерах, но сама княжна редко к нему прибегала, если не вливалась в игры молодежи.

Тоскую без тебя, желаю встречи.

– Когда?

Большего спрашивать и не стоило – младшая графиня Шувалова понимала ее с полуслова. Загадочно улыбнувшись, она бросила короткое «сейчас» и осторожно кивнула в сторону выхода из бальной залы. Поколебавшись с мгновение, княжна прижала увядающий цветок к груди и развернулась, чтобы оставить позади громкую музыку и кружащиеся в вальсе пары: отчего-то захотелось узнать, кто выражал столь теплые чувства в ее адрес.

На миг промелькнула было мысль о цесаревиче, но она явно не имела никакой связи с реальностью – Николай покинул особняк минутой ранее и просто не успел бы передать Эллен астру. Да и подруга слишком искренне выглядела, когда интересовалась «незнакомым» кавалером.

Укутанная полумраком фигура в зеленом офицерском мундире стояла к ней спиной, обративши взгляд к окну, за которым уже давно сгустилась ночь. Этим человеком и впрямь не мог быть цесаревич. Растерянно замерев, княжна поежилась, чувствуя себя неуютно вдали от освещенной огнями залы. Сердце стучало громче, чем каблучки по каменному полу. Но офицер, дожидавшийся ее, обернулся явно на последний звук. В руках он держал малахитового оттенка маску, похоже, снятую не так давно – волосы сохраняли ту же форму, что и будучи прижатыми лентами.

– Mon dieu, Дмитрий?
– опешив, Катерина ощутила, как к глазам подступили слезы, и изрядно удивилась такой своей реакции – она не предполагала, что затосковала без жениха настолько, что одно лишь его внезапное возвращение вызывало целую бурю эмоций. Заметив на его лице ту родную улыбку, которая, казалось, всегда была адресована лишь ей, она сделала несколько шагов вперед и лишь чудом не сорвалась на бег, чтобы скорее достичь уже практически не сокрытой полумраком фигуры. Стали понятны и хитрые смешки Эллен, и ее странные взгляды, и даже настойчивый выбор платья.