Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Полагаю, сама Кати еще не знает о том, что Вы ей подготовили?
– Отчего же? Она также питает светлые чувства к Его Высочеству, однако ее тяготит обещание, данное Вам граф. Моя племянница воспитана по строгим правилам, и оттого сильно терзается выбором между сердцем и долгом.
Были ли эти слова правдой? Дмитрию казалось, что его невеста искренна в своих чувствах к нему и давала согласие отнюдь не по наставлению батюшки, однако и доля истины в утверждениях старого князя имелась – взгляды, что порой бросала Кати на Его Высочество, и впрямь были переполнены нежностью. И, будучи действительно человеком чести, она бы не смогла просто решиться даже на мысленную измену – непременно бы мучилась сомнениями. Но если спросить ее саму
Кажется, все эти раздумья четко проступили на лице молодого графа, поскольку Борис Петрович, внимательно следящий за ним, вдруг покачал головой:
– Наша с Вами беседа должна остаться сугубо конфиденциальной, граф. Если Катерина узнает о ней, она еще пуще станет терзаться. Вам ли не знать своей невесты? Следует все обставить так, чтобы она получила полную свободу.
Остроженский определенно чего-то не договаривал. Чем дольше длилась эта беседа, тем сильнее укреплялся в своих подозрениях Дмитрий. Возможно, это и впрямь было традиционное для старых дворян желание выдать дочь или племянницу замуж поудачнее, однако не обходилось здесь и без весомой выгоды для него самого. В чем именно? Почему он так беспокоился об этом браке?
– И как же? – нет, молодой граф не намеревался расторгнуть помолвку только лишь по желанию Бориса Петровича. Однако ему следовало узнать как можно больше о его намерениях и обсудить все с Кати – если раньше Дмитрий полагал, что невесту надо оберегать от Императора и жандармов Долгорукова, то сейчас те милейшие офицеры казались куда честнее и безопаснее.
– Я подобрал для Вас чудную партию в лице княжны Вяземской, Дарьи Андреевны – Вам стоит лишь показать искреннюю влюбленность в эту барышню и намерение жениться, чтобы Катерина дала согласие на расторжение помолвки. Поверьте, Вашему счастью она препятствовать не станет.
– А если я не дам своего согласия?
– все же, решил осведомиться Дмитрий. Лицо Бориса Петровича потеряло всяческую мягкость, маленькие глазки сощурились.
– Ваш брак все равно расстроится, граф.
– Вы готовы выдать свою племянницу замуж даже против ее воли?
– Поверьте мне, Дмитрий Константинович, Катерина не глупа и оценит мою заботу. Выбор лишь за Вами – с улыбкой ли она отправится под венец, или в слезах.
И какие молитвы пропоют за Вас.
Старый князь желал уладить все миром, но, похоже, мальчишка не собирался идти с ним на сделку. Впрочем, от императорского щенка, столь преданно выслуживающегося перед монархом, иного и ожидать не стоило – Шуваловская порода, черти б ее побрали! Весь в отца! Но тогда он сам подписал себе приговор – если через несколько дней Катерина не сообщит о разрыве помолвки, придется устранять эту помеху.
***
Милость Императора оказалась столь велика, что он позволил Дмитрию пробыть в столице до Рождества, однако уже утром вызвал своего адъютанта, дабы распорядиться об его отъезде в Москву, где вновь дал о себе знать революционно настроенный кружок студента-вольнослушателя Ишутина: об этом молодом человеке в последнее время велось немало разговоров из-за его связи с поляками, и нельзя отрицать того, что он вызывал опасения и у дворян, не обрадованных столь часто появляющимися революционерами, и у самого государя. Как его правая рука и подающий надежды офицер, молодой граф Шувалов был отправлен в белокаменную с целью разведать намерения Ишутина, при этом не открывая своей истинной личности. Катерина, сердце которой защемило от тревоги, когда жених ей доложил об этом, намеревалась тотчас же направиться к Императору и умолить того отменить приказ, но остановилась, понимая, сколь глупо бы звучала ее просьба. Что бы она сказала? Что раскаркавшиеся за окном вороны ей почудились недобрым знаком? Что внезапно затухшая свеча навела на дурные мысли? Надуманные суеверия! Да государь бы только посмеялся над ней, попросив не отнимать время пустыми тревогами. И это в случае его благодушного
Осенив крестом жениха и вручив ему маленькую иконку, что когда-то забрала с собой в день отъезда родных, на память о семье, она, с непонятной для себя обреченностью, попросила держать образ у сердца. Дурные мысли не утихали, и не хотелось размыкать рук, сжимающих родное лицо. Казалось, стоит ему сейчас уйти, и уже им больше не свидеться. Дмитрий шутил и держался с напускной бравадой, но тревога невесты передалась и ему: он знал, что она не беспокоится понапрасну, и не склонна чего-либо надумывать. Клятвенно пообещав, что будет предельно осторожен и станет писать ей каждый день обо всем, он запечатлел легкий поцелуй на ее щеке и направился вниз по лестнице, возле которой состоялось их прощание. Жалобно дребезжали стекла, поддаваясь яростным порывам январского бурана, и сердце вторило этим неровным звукам.
Вернувшаяся в свою комнату Катерина пристроилась на постели, укутавшись в шаль – фрейлинская половина отапливалась едва-едва, лишь чтобы не позволить дамам дружно слечь с лихорадкой, – и вынула из-под подушек ворох старых писем: привезенные из родового поместья, они до сих пор не были прочтены полностью. Поскольку выдался свободный вечер, в который предстоит скучать в одиночестве, она может посвятить эти несколько часов еще одной порции странных посланий. Княжна силилась хотя бы восстановить хронологию их отправления или написания, но все было тщетно: ни единой зацепки, ни единого намека – даже то, что часть имела явно воодушевленный настрой, а часть – словно бы омраченный серьезной трагедией, не давало возможности прояснить хоть что-то. Личности отправителя и адресата так и оставались для нее загадкой, и единственное, что стало понятным - принадлежность того сапфирового браслета этим же лицам.
«Как бы ты ни укоряла меня в расточительности, но позволь мне сделать для тебя подарок хотя бы по такому, безусловно, заслуживающему того, поводу. Гарнитур был заказан специально для тебя, эти сапфиры напоминают твои глаза в нашу первую встречу: они сияли так же, вобрав в себя всю синеву летнего неба. Мне бы хотелось, чтобы растущее под сердцем дитя имело твои глаза - я стал бы еще счастливее.
М.»
Стук в дверь, столь тихий, что был принят за игру воображения вначале, заставил отложить бумагу и плотнее закутаться в шаль. Спустив ноги на пол, чтобы обуться, Катерина бросила короткое «войдите», попутно оправляя смятые юбки - зная, что никто из фрейлин или статс-дам стучаться бы не стал, она предполагала визит кого-либо из сиятельных особ, и представать пред ними в столь неприглядном виде не желала - чести бы ей это не сделало.
Подозрения оправдались: на пороге, как и следовало того ожидать, возник цесаревич с неизменной улыбкой на лице. Опустившись в коротком книксене, княжна подняла на него выжидающий взгляд – вряд ли Наследник Престола со скуки решил почтить ее своим визитом, даже при том, что их отношения вполне можно было назвать дружескими. Учеба, государственные дела и прочие заботы ничуть не способствовали праздным прогулкам по Зимнему.
– Сапфиры?
– рассматривая украшение, что Катерина так и не выпустила из рук, уточнил Николай. – Вам бы больше пошли цитрины.
– Почему не изумруды или хризолиты? – вспомнив подарок Елизаветы Христофоровны на обручение, княжна заинтересованно склонила голову.
Этому полудрагоценному камню внимание уделялось редко – дамы высшего света мечтали носить самые дорогие украшения, какие только могли себе позволить, а потому куда чаще останавливали выбор на рубинах, изумрудах или бриллиантах. По той же причине нередко взглядом со старательно завуалированным презрением некоторые барышни одаривали Императрицу, питавшую любовь к жемчугу и редко надевающую что-то более дорогостоящее и роскошное. Однако это в который раз лишь делало чести ее тонкому вкусу и умению выглядеть достойнее всех этих дам, что блистали ярче царской короны в обилии всех своих драгоценностей.