Плакса
Шрифт:
За запертыми дверьми было ясно, что я должен был есть, спать и дышать тогда, когда мне скажут братья, и если я ослушивался, то был наказан, и под наказанием я имею в виду голод, побои и запирание в темноте.
Однако быть запертым в темноте, вдали от общества, было не так уж и плохо — именно здесь я учился выживать. Обо мне забыли, и благодаря этому я мог прокрадываться в тень и выскальзывать из тени наружу.
Именно здесь я начал воровать, чтобы улучшить свою жизнь, а также жизни других мальчиков, боявшихся темноты. Не столько
Преподобный Франшо был спасителем Приюта для мальчиков святого Павла. Он не мог никому причинить вреда. Его считали городским героем, поскольку он «спас» нас, мальчиков, которых большинство забраковали. Но внешность обманчива, потому что, когда Преподобный спускался по ступенькам в темный подвал с ремнем в руках, я знал, что это был последний раз, когда я позволю кому-либо вновь причинить мне боль.
Преподобный был педофилом. Ему нравилось, когда юные мальчишки называли его папочкой.
Но я ни за что не называл бы его словом, которое должно было подразумевать защиту и заботу, поэтому в ту дождливую ноябрьскую ночь, когда он спускался по этим ступеням, я вырвал ремень из его руки и продемонстрировал ему, кто его папочка.
— На колени, Франшо, — сказал я, натягивая толстый ремень между своими ладонями.
— Я тебя упрячу в тюрьму надолго. Ты просто…
Удар!
Преподобный издал страдальческое «уф-ф», когда я опустил ремень на его спину.
— Ты что, плохо слышишь, старый пердун? Я сказал… на… свои… ебанные колени.
У него не было другого выбора, кроме как сдаться.
— Прошу, не делай мне больно. — Его мольбы были омерзительны. Он не имел права молить о милосердии, поскольку он никогда не предоставлял той же участи тех, кого растлевал.
— Я разнесу этот дом лжи, если ты хоть раз прикоснешься к кому-то из пацанов. Мы поняли друг друга?
Он переплел свои руки, покрытые печеночными пятнами.
— Пожалуйста…
Хрясь!
Его голова откинулась назад, когда я ударил его кромкой ремня по лбу. Струйка крови стекала по его лицу.
— Что скажет духовенство?
Я пожал плечами, ничуть не обеспокоенный его мольбами.
— Скажи им, что это стигматы, раз уж ты возомнил себя долбанным богом. Но знаешь, кто ты?
Хрясь!
Вопрос был риторическим, ибо его время для разговоров закончилось.
— Ты — маньяк.
Хрясь!
— Волк в овечьей шкуре.
Хрясь!
Преподобный полз на четвереньках, отчаянно пытаясь удрать, но он никуда не делся. Каждый раз, когда он убегал, я бил его — снова и снова.
— Ты покинешь это место. Сегодня вечером. Если этого не случится, то Воскресная месса только что стала намного интереснее, потому что я покажу видео, на котором ты
Он знал, что я не лгу, поскольку это в действительности произошло.
Я бы пресек это, если бы знал. Я установил видеокамеру, которую украл из отдела изобразительного искусства, потому что думал, что Преподобный трахает сестру Полли в нерабочее время, однако я ошибся.
И поэтому я поставил этого сукиного сына на колени.
Мы, мальчики, научились выживать в тени, и именно здесь зародились «любимчики» Преподобного, которые отомстили чудовищу, что украло их невинности.
С того самого дня мальчишки смотрели на меня как на спасителя своего и официально признали меня своим Преподобным. Прозвище прижилось, и они прозвали меня Рэвом8.
Я знал, как выжить. И знал, что не могу полагаться ни на кого, кроме самого себя. Вскоре я понял, что воровать у богатеньких — отличный способ жить, и с тех пор я этим и занимаюсь.
У многих из них не было ни малейшего представления, на каком богатстве они восседали. Они приобретали дизайнерские барахло, потому что им можно было похвастаться за бокалом мимозы на воскресном бранче. И я воспользовался их невежеством ради собственной выгоды.
Я воровал материальное, что помогало мне выжить в одиночку. Продавал. Обменивал. Использовал для взяток. Я мог бы подкупить охранников в государственной больнице, где держали мою маму. Но глубокой ночью я с легкостью сумел пробраться туда, чтобы увидеться с ней.
Она была медикаментозным зомби — спящей, привязанной к кровати и отрешенно смотрящей в темноту. Мне всегда было интересно, что она видела.
Меня никто не искал. Я был просто очередным малолетним преступником, который провалился сквозь щели системы, и поэтому, когда я узнал, что мальчики в безопасности, я забил на святого Павла и вернулся домой — в свой дом — и удостоверился, что он готов к возвращению мамы.
Я навещал ее каждый долбанный вечер. Разговаривал с нею. Умолял ее, нахрен, взять себя в руки и вернуться домой. Поначалу она не смотрела на меня, — она смотрела сквозь меня. Я думал, что ее для меня не стало. Я принес наши фотографии, надеясь вызвать какое-то воспоминание или узнавание.
Этого не случилось.
Затем я принес ее любимые вещи: украшения, духи, все, что делало ее Джун.
Ничего не сработало.
Я должен был догадаться, что единственное, что сможет вытащить ее обратно из глубин ада, это сам дьявол — уебок, что с самого начала держал ее в плену преисподней.
Мой отец.
Моя мать смотрела все старые фильмы — снова и снова — с Мэрилин Монро, Джеймсом Дином и Марлоном Брандо. Эти были ее любимчики. И у меня остались теплые воспоминания о просмотре этих фильмов вместе с ней, так как это было единственное время, когда она казалась счастливой.