Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Автор неизвестен

Благодаря посредничеству моей приятельницы Кристины я был привлечен к участию в еще одном телевизионном сериале, на сей раз посвященном драматическому театру. Мы с Кристиной посещали актерский класс японского специалиста по театру Секи Сано. Там нам довелось познакомиться с человеком по имени Константин. У него были интересные идеи, касавшиеся театра, и я всемерно способствовал его приглашению на должность режиссера драматической редакции телевидения. Под его руководством мы ставили пьесы Пиранделло, Бенавенте, Гарсиа Лорки, Кассоны и даже Чехова. Причем полностью, а не в отрывках. Мне доставались только вторые роли, так как большую часть моего времени отнимала музыкальная программа. Но и эти небольшие роли стали для меня очень хорошей практикой. Секи Сано умел добиваться от артистов великолепных результатов, а Константин обучал меня работе над ролями по системе Станиславского. Создавая

образ, вы должны думать о психологическом рисунке роли и лепить ее не только на основе словесного текста, но и представляя себе происхождение, семейное воспитание вашего героя, его манеры, привычки... Правду сказать, главной моей заботой в драматической редакции был отбор музыки для сопровождения: я прослушал невероятное число записей, особенно из симфонического репертуара. Во время передачи я следил за ней по монитору, чтобы в нужные моменты регулировать уровень звучания музыки. Отрепетировать это заранее было почти невозможно: многое приходилось делать с ходу, наспех, без предварительной подготовки. Два телевизионных цикла демонстрировались на экранах от двенадцати до пятнадцати недель в году. Насколько помню, мое участие в них продолжалось около двух лет.

Два известнейших мексиканских актера — Энрике Рамбаль и Рафаэль Банкельс — взялись вдвоем руководить сезоном сарсуэлы, высшим достижением которого стала «Донья Франсискита», где участвовали и мои родители. Я был приглашен в эту постановку для работы с хором.

Мне пришлось изрядно потрудиться, но зато я был горд результатами. Дело в том, что хор в сарсуэле поет обычно открытым звуком, его участники не стремятся облагородить звучание своих голосов и не заботятся об их тембровом слиянии. Научить их петь, как в настоящем хоре, было для меня главной целью. Я смог реализовать все идеи относительно владения голосом и дирижирования, которые родились у меня к тому времени. Ассистентская практика на хоровых репетициях во время работы над мюзиклом «Моя прекрасная леди» дала мне многое.

Моя жизнь вовсе не состояла из одной работы. Мне памятны насыщенные событиями воскресные дни, которые я всегда проводил с друзьями. После мессы мы бежали на футбол, потом очень плотно обедали. Хорошо, что стадион находился не более чем в двухстах пятидесяти метрах от Пласа де Торос, потому что, закусив, мы неизменно отправлялись на корриду. После боя быков оставались на площади, чтобы полакомиться какими-нибудь деликатесами, а потом, в 10 часов вечера, шли на третий по счету и последний воскресный спектакль в театре моих родителей (предыдущие начинались в 4 часа и в 7.30 вечера).

Среди моих друзей в Мехико был в то время один парень, чьи родители часто находились в отъезде, и он устраивал большие сборища, на которых мы с ним вдвоем пели. Иногда после такого веселья мы отправлялись в сомнительного характера городские заведения. Однажды, помню, развлекаясь в доме, с хозяйкой которого был знаком мой друг, мы снова запели, так что и там наше пребывание вылилось в нечто вроде приятельской вечеринки.

Кроме работы в опере, сарсуэле, балете, музыкальной комедии и на телевидении, я тогда же впервые столкнулся с индустрией грамзаписи. В то время в Мексике среди исполнителей популярной музыки широкой известностью пользовались два певца: Сезар Коста и Энрике Гусман. Для них я делал некоторые аранжировки. Чаще всего я просто на слух записывал оригинальные американские образцы, а уж потом придумывал, как приспособить их к нашим возможностям. Но в один прекрасный день я и сам спел какой-то шлягер. То была, помнится, песенка со словами «Положи свою головку на мое плечо, а-ха-ха-ха-ха!». Записывая ее в мексиканском варианте, я бодренько подпевал исполнителю это «...a-xa-xa-xa-xa!». Всем ясна разница между эстрадной песенкой и партией Альфреда в «Травиате», но такова уж была моя жизнь в то время.

Кстати, в той самой «Травиате» 1961 года, с которой я начал свой рассказ, я пел в Монтеррее всего один раз, хотя, конечно, этот спектакль стал для меня самым важным среди прочих выступлений в том городе. Опера Верди готовилась в Мехико, большинство же других спектаклей ставились под руководством местного импресарио Даниэля Дуно. Он организовывал свои оперные сезоны, обладая весьма скромным бюджетом, и завлекал певцов рассказами о «прекрасном климате и обилии солнца». Уже в 1960 году я пел в Монтеррее партии второго положения — Панга в «Турандот», Гастона в «Травиате» с Ди Стефано, Кассио в «Отелло» с Сальвадоре Пумой, Ремендадо в «Кармен» (тоже с Ди Стефано). Плата за выступления была такой ничтожной, что мы едва сводили концы с концами, но мне удавалось выжить благодаря некоторым забавным обстоятельствам.

У мамы был

брат Себастьян — искатель приключений и любитель путешествий. Умер он совсем недавно. Однажды, когда мне было около одиннадцати лет, Себастьян приехал в Мексику и привез с собой друга-баска. Его звали Доминго, или Хтомин — на языке басков. Он остался в Мексике, женился на испанке и обосновался в Монтеррее, где открыл ресторан. Там-то я и подкреплял свои силы, когда приезжал на гастроли. У Хтомина я бесплатно обеспечивал большую часть своего пропитания. А когда мы с Мануэлем Агиларом (он руководил поездкой) уезжали назад в Мехико, то мой заботливый знакомый снабдил нас на долгую дорогу сандвичами и другими вкусными вещами. Это было очень кстати, поскольку домой я возвращался с пустым кошельком. Хтомин держит еще и пансион, поэтому я всегда останавливаюсь только у него, когда приезжаю в Монтеррей.

Меня часто спрашивают: «Как вам удается тащить такой непомерно большой груз забот?» Ответ мой таков: я привык много трудиться с ранних лет и до сих пор люблю напряженную работу так же, как любил ее в молодости. Несмотря на мизерные заработки, мы выступали с полной самоотдачей, очень многому учились и получали от этого огромное удовольствие.

ОТ МАРТЫ К «МЕТРОПОЛИТЕН» (1961-1968)

Через несколько месяцев после выступления в «Травиате» на сцене Монтеррея я дебютировал в Соединенных Штатах, исполнив второстепенную роль Артура в «Лючии ди Ламмермур» на сцене Далласской муниципальной оперы. Лючию пела Джоан Сазерленд. Для участия в этой постановке меня рекомендовал Никола Решиньо — дирижер, с которым я выступал в Мексике. При этом первом посещении США меня более всего восхитило богатство, процветание страны. По-английски я тогда понимал еще плохо, но был поражен тем, что увидел по телевидению, особенно развлекательными шоу, в которых в едином потоке мелькали деньги, меха и лимузины. Приятно удивил меня и большой автомобиль, который присылали за мной перед репетициями, а также то, что даже хористы приезжали на работу в своих собственных машинах. Все ко мне относились очень хорошо, совершенно по-дружески.

Решиньо всегда жаловался, что в Мексике при постановке оперы слишком мало времени отводится подготовительной работе, слишком многое отдается на волю импровизации. Он рассказывал, что сезоны в Далласе организованы значительно лучше, и это подтвердилось в подавляющем большинстве случаев. Но на одной репетиции, всего через два дня после моего приезда, когда я только «намечал» свою партию вполголоса, один из певцов сказал мне: «Пласидо, на прогоне перед генеральной мы работаем в полный голос». Я вовсе не предполагал, что это уже прогон перед генеральной, и был несколько удивлен и немало озабочен, когда понял, что общее время, отведенное на репетиции, вовсе не так велико, как мне представлялось в мечтах.

Возможность петь рядом с Сазерленд стала для меня настоящим чудом, хотя тогда я еще не осознавал в полной мере всей глубины ее феноменального дара. Правда, она не так давно нашла свой истинный путь.

Произошло это благодаря влиянию ее мужа, Ричарда Бонинджа, который направил внимание Джоан исключительно на драматические партии с насыщенной колоратурой. Главную теноровую партию в этом спектакле пел Ренато Чиони, а роль Генри (что было особенно важно для меня) исполнял Этторе Бастьянини. Я выступал с ним в одном спектакле в первый и последний раз в жизни — ведь он умер, когда моя карьера еще только начиналась. Бастьянини обладал великолепным звуком истинной баритональной окраски.

В течение сезона 1961/62 года я спел партию Артура еще в одной постановке, на сей раз в Новом Орлеане с Джанной Д'Анджело в роли Лючии. В Тампе (штат Флорида) я был Пинкертоном в «Мадам Баттерфляй». Важным спектаклем стала для меня «Лючия ди Ламмер-мур» в Форт-Уорте (штат Техас), где я пел Эдгара с Лили Понс, которая в возрасте пятидесяти восьми лет в последний раз выходила на сцену в роли Лючии. Впервые она пела эту партию с Беньямино Джильи. Как партнерша Понс была очень мила, просто восхитительна, и я рад, что в Форт-Уорте была сделана «пиратская» запись этого спектакля. Возможно, кто-то из молодых, кто будет петь со мной через пятнадцать-двадцать лет, если мне удастся сохранить форму к тому времени, в 2040 году расскажет следующему поколению о том, что в 2000 году выступал с Пласидо Доминго, который в 1962 году пел с Лили Понс, которая в 1931 году пела с Джильи и так далее. Эту линию, может быть, удалось бы провести до Рубини или Малибран, а мне вообще очень нравится идея эстафеты поколений.