Плавные прямые

Мясоедов Владимир Михайлович

— Никодим, собери всех детей, которые только есть в этой дыре, — отдал приказание Белослякин своему наиболее полезному телохранителю, который происхождением ну совсем не вышел, да еще и в юности парочку слишком уж опрометчивых магических клятв дал, а потому теперь был вынужден прислуживать думному дьяку до конца жизни. Чьей конкретно, правда, сказать было довольно тяжело, ибо этот боевой маг, ритуалист и темный целитель на здоровье не жаловался, недавно достиг звания истинного мага вопреки малость подтасованным испытаниям, и потому имел довольно неплохие шансы дождаться окончательного завершения карьеры придворного, так и застрявшего в подмастерьях. Причем его экзамен на третий ранг тоже был не совсем честным, только звание одаренного третьего ранга

будущему сотруднику двух канцелярий выдавали не нехотя, а с большой натяжкой. — И девок, если моложе двадцати и не брюхатые, тоже сюда гони. Обряд наделения силой юности проводить будем.

— Эээ…Барин, да как же это? — Подал голос староста, который в баню не зашел, ибо там бы он вдобавок к слугам церкви попросту не поместился, но на за спиной у высоких гостей маячил исправно, будучи готовым выполнить любой приказ. Ну, или почти любой. — Неможно это! Смилуйся! Мы же ж уже и рекрутов в армию дали, и налоги заплатили, и даже ж от отправки людей работных на труды освобождены в связи со скудностью да разорением, кое враги учинили…Ежели ещё девок да ребятишек лишимся — вымрет деревня, как есть вымрет…И потом, ежели ж вы обряд могучий над людьми православными творить хотите, то разрешение хозяина нашего нужно, городового начальника с города звать надо, да лицензия потребна…

— Умолкни, смерд, пока плетей не получил! — Шикнул на него другой телохранитель думного дьяка, для большей доходчивости взглядом поднимая в воздух судорожно захрипевшего крестьянина. За шею, конечно же. — Ничего с ними не будет! А если и будет чего, то не бойся, компенсацию твой хозяин получит и будет доволен, ибо нельзя ему нами недовольным быть.

— А может действительно лучше что-нибудь другое придумать? В храм ближайший его перенести по быстрому, там дружно молебном о здравии жахнуть, а после припечатать торжественным обетом воздерживаться от смерти, покуда есть ещё на это свете дела… — Засомневался Никодим, ожесточенно царапая свой покрытый пробивающейся щетиной подбородок. — Наделение силой юности я конечно делать умею…Но раньше выполнял его только как помощник, а не как ведущий ритуала! А еще для такого правильно подготовленный зал нужен! И подготовка доноров предварительная! Плюс последующий уход за ними после, чтобы не окочурились невзначай, сил да праны чуть не подчистую лишившись…

— И ты тоже не умничай! — Припечатал его гневным взором думный дьяк. — Количеством доноров компенсируешь отсутствие ритуального зала и прочие мелочи! Этот пока еще не успевший остыть полутруп, что уже одной ногой в могиле стоит и вторую занес для последнего шага, нормальными средствами оттуда нам уже не вернуть, а нам его не только вернуть надо и на ноги поднять, но еще и потом в Москву доставить так, чтобы он в канцелярию патриарха своими ногами вошел! Ну а на здлоровье смердов наплевать, даже если потом и издохнет кто на следующей день или там через пару месяцев от общей утомленности организма — не страшно, бабы их еще нарожа…

Договорить думный дьяк не успел, поскольку внезапно понял, что летит. Затем ему стало очень больно, словно бы прямо в подбородок кто-то вонзил огромный раскаленный кол. А потом он о потолок стукнулся, рухнул вниз, вновь получил по морде, из которой что-то брызнуло во все стороны, и Белослякину стало еще хуже, поскольку не успел он упасть изувеченным лицом на грязные доски бани, как снова оказался отброшен в сторону мощнейшим ударом, чтобы врезаться в своего телохранителя, причем каким-то образом врезался он наиболее пострадавшей частью своего тела, из-за чего какое-то время лишь скулить в агонии и мог, ползая по полу.

— Ах, вы! Псы шелудивые! Иуды проклятые! Семя врага рода человеческого! — К тому моменту, когда думный дьяк хоть немного проморгался от непрерывно текущих по его лицу слез, сплюнул из разнесенной на части челюсти десяток выбитых зубов вместе с парой пригоршень собственной крови и начал хоть чего-то соображать, рядом с ним уже вовсю происходило форменной избиение, причем избиение с точки зрения Белослякина

небывалое и невозможное. Его телохранители были отлично обученными и снаряженными бойцами, а благодаря многочисленным благословениям, полученным от сотрудников Святейшего Синода, они могли сразиться с угрозой, превышающей их официальный ранг…И теперь обе этих машины разрушения просто не могли вытащить свое оружие или использовать боевую магию.Потому как их били. Сильно, больно, ежесекундно, превращая воинов церкви в настоящее кровавое месиво, лишь каким-то чудом сохраняющее прежнюю человекоподобную форму. — Вы чего удумали, твари смердящие?! Чернокнижничать?! Не прощу!!!

Валявшийся ранее на скамейке полутруп, к которому и эпитет: «полу» был не слишком-то уместен, ныне стоял во весь свой немалый рост, скребя затылком потолок бани и превращал обоих защитников думного дьяка в настоящее кровавое месиво. Тонкие словно сухие ветки руки Бонифация буквально размазывались в воздухе от скорости, оставляя светящийся след за будто сделанными из чисто света шипастыми кастетами, прикрывающими его пальцы. И оружие это пусть и казалось не слишком-то серьезным, но было вполне себе действенным. Рука Никодима, схватившаяся было за эфес его сабли, после удара в запястье согнулась не в том направлении, куда сгибаться была должна. Вторая верхняя конечность этого бойца уже висела без движения и капала алым, поскольку была сломана в плечевом суставе достаточно сильно, чтобы острый обломок кости изнутри проткнул одежду. В распахнувшемся рту его коллеги, чей нос уже оказался свернут на бок, а оружие валялось отдельно от хозяина, вылившись из скрюченных и разможженых пальцев, заплясали огненные искры, свидетельствуя о готовности выдохнуть пламя, и рот тот был закрыт принудительно, когда чудовищной силы апперкот чуть не вбил нижнюю челюсть в верхнюю, заставив воина церкви подавиться собственными зубами и собственной же магией. Защитные барьеры? Какие еще барьеры! Для чудом вставшего обратно на ноги Бонифация здесь и сейчас никаких барьеров не существовало!

— Мы исполняем поручение Синода! — Кое-как прохрипел Белослякин, силясь вспомнить то ли целительную, то ли боевую магию, но вспоминая почему-то только тексты молитв о пощаде.

— Не слышу! — Рявкнул в ответ Бонифаций, продолжая молотить своими кулаками обоих телохранителей сразу так, словно он всю свою жизнь провел на боксерском ринге, откуда ушел лишь потому, что соперников там ему ну вот совсем не осталось. Пожалуй, оба воина церкви и хотели бы упасть, прикрыв сломанными руками пока еще не настолько избитые части тела, но они просто не успевали это сделать. Их ударами старика в вертикальном положении держало. — Я уже два года как оглох! И ослеп! Спасибо тем английским придуркам, которые запулили свой снаряд прямо в гранатный склад моей роты, подорвав к чертям пятнадцать тонн обычных и магических боеприпасов!!!

Защитники думного дьяка наконец-то рухнули, словно подрубленные деревья, а старый священник развернулся к царедворцу, привычными уверенными движениями рук стряхивая кровь с кастетов. Правда, руки его непрестанно тряслись, практически вибрируя, а суставы щелкали от малейших движений чуть ли не громче винтовочных выстрелов, и подобная активность должна была причинять телу Бонифация нешуточную боль…Но то ли не было её, то ли уже успевший отказаться от еды и воды священник просто не обращал внимания на подобные мелочи.

— Бонифаций! Ты же больше не гренадер! Ты сан принял! Ты — лицо духовное! — Заорал Белослякин при виде грозно надвигающейся на него высокой фигуры, пытаясь уползти…Но за спиной вдруг обнаружилась предательски закрытая дверь. Видимо староста, оставшийся где-то снаружи бани, её захлопнул. — Тебе нельзя меня бить!!!

— Я и не буду, — заверил его высохший едва ли не до состояния мумии старик, чьи глаза были белыми-белыми, ибо зрачок в них практически полностью выцвел. Однако взгляд Бонифация думный дьяк всё равно чувствовал! Он словно обжигал его! — Я буду наставлять тебя на путь истинный и к раскаянию склонять…Как умею, да…