Play the kitten
Шрифт:
Пока она молчала, Кит успел вернуться обратно и плюхнуться напротив, прямо в дальнем углу подсобки: справа боковина здоровенного стеллажа, слева другая стена. Бедная гитара то и дело взлетала ввысь, издавая призывные звуки оставить ее в покое — Кит задевал струны на ладах. Усевшись и поелозив на полу, словно совершенствуя принятую позу, юноша выдал большую очаровательную улыбку и принялся тихо перебирать струны. Выходила полная какофония. Вайолет мило скривилась. Кит засмеялся.
— Умеешь же ведь, — сам ответил тот, растянув первое слово. — Вон как морщишься, — он облизнулся. — Сыграешь? — продолжал тихо бренчать Кит. Вайолет, медля, вытянула шею, уставившись на юношу.
— О, нет, я не могу, — словно бы до нее только что дошел смысл вопроса.
— Брось, — залился улыбкой тот, — давай же. Если не согласишься, то сыграю я, — и Кит дважды выдал серию раздирающих барабанные перепонки нот на грифе, изобразив крутого
— Ладно-ладно, только отдай мне гитару, — улыбалась та. — Больно смотреть как ты насилуешь инструмент.
Кит наигранно вздохнул, протягивая гитару.
— Все вы музыканты такие.
— Все? — бросила взгляд девушка, с досадой принимая холодный инструмент.
— Анна тоже играет, — с невозмутимым видом поправил волосы тот, удобнее устраиваясь на своем месте. Вайолет больно закусила внутреннюю сторону щеки. Ну конечно. Анна. Как будто имя «Кит Уокер» всегда шло в комплекте с «Анна Годфри», и если не упомянуть одно в разговоре о другом, то случится катастрофа.
— Я не думаю, что смогу лучше нее, — чуть более презрительно, чем требовалось, бросила Вайолет, желая точно так же бросить гитару, встать и уйти. Все что происходило и так невообразимо пугало ее. А ведь и словами не передать, как она желала весь год именно этого: сыграть ему. Лишь одному ему, показать свои любимые куплеты, похвастаться нотами, которые получалось брать. Ей казалось это крайне романтичным. Не то, чтобы Вайолет была уж очень романтичной натурой — сложно назвать таковой человека, интересующегося известными психопатами и хранящего в собственной спальне банку с частями кукольных деток, — но порой что-то переклинивало в ее сознании, и ей начинали нравится глупые девичьи вещи. Конечно же не в стандартном понимании этих слов: если уж держать в комнате цветы, то непременно мертвые, если воображать свидание мечты, то обязательно на кладбище. Да, гитара была предметом романтических грез, но не абстрактных фантазий, а конкретной картинки: если уж и играть, то только для Кита.
И вот, сидя в полутемной подсобке четвертого этажа во втором часу утра Вайолет вдруг поняла, что это не фантазия, а реальность. Нет ничего страшнее, чем осознать, что то, что было у тебя в голове, обрело форму, материализовалось. И даже приятные, правильные, желанные вещи, сбываясь, поначалу точно так же пугают. Но как здесь поймешь, правильно ли вот это…
Она не забыла, о нет, она никогда не сможет забыть ту боль и отчаяние, когда она просматривала расписание второго семестра и со сковывающим ужасом понимала, что у них двоих сходится скудное количество совместных предметов. Да, это может показаться пугающим и глупым, да, это сродни помешательству. Но Вайолет так сильно погрязла в своих эмоциях и чувствах к этому парню, что боль казалась настоящей, даже правильной, но до отвращения невыносимой. Мерзкое, тошнотворное чувство тотальной беспомощности: она не была в силах повлиять на деканат, который бы мог перекроить расписание, она не могла поменять выбранные предметы, потому что это было бы уж слишком глупо, и уж тем более — что самое важное — она не могла повлиять на чувства Кита. Это безнадежность, идущая в тесной связке с желанием причинить боль, заставить его почувствовать. Если и не любовь, то ту же боль, какую испытывала она. Тяжелее всего всегда было подавить эмоции на публике. В курилке, в университетских холлах, на вечеринках… Смотреть, быть рядом, и не иметь возможности коснуться. Это невообразимо страшно, когда предмет твоего желания рядом, а ты не в праве взять его, и ты вынужден наблюдать, как твоей мечтой распоряжаются другие.
«Я не думаю, что смогу лучше нее» — фраза, казалось Вайолет которую она никогда в жизни не посмеет произнести. Рождественский концерт — Анна аккомпанировала на гитаре поющим. От ее расстроенной гитары у Вайолет тогда даже разболелась голова. Встреча в супермаркете — Анна купила дешевое пойло. Вайолет закатывала глаза, ведь по фальшивому удостоверению просто грех приобретать паленый алкоголь низкого качества. И так далее и тому подобное. Вайолет нехотя осуждала Анну в таких вещах, про себя всегда считая себя лучшее нее и порой не понимая, почему Кит выбрал ее, почему даже не захотел узнать Вайолет. Все эти нахлынувшие воспоминания расстроили Вайолет, и та даже испугалась, что не сможет сдержаться и разрыдается прямо при нем.
«Я не думаю, что смогу лучше нее» — а уж как лицо Кита вытянулось в этот момент! Да его словно грузовиком переехали, не дай Бог конечно! Глаза полные извинения и сожаления, взгляд забегал. И будто бы он услышал нотки пренебрежения и ненависти в ее тоне.
— Ой, я вовсе не имел в виду ничего дурного, — искренне старался сгладить впечатление тот. —
«Ну ты и дура, Хармон» — стиснула гриф Вайолет, стараясь сглотнуть жгучий комок.
— Ладно, я сыграю одну композицию, — наконец, все обдумав, тихо произнесла та. Возможно, свой странный выбор песни нужно было бы как-то получше объяснить, ну что-то вроде: «У меня нет каподастра, а это единственная, где он не требуется» или «Я помню хорошо только ее» или еще что-то в таком духе. Но она была слишком уставшей, да и по-сути ей было немного плевать. Ну узнает Кит, что эта песня мучительно напоминала ей о нем, что была, можно сказать, гимном ее всего прошедшего года, ну и что из этого? Плевать ей на всех и вся, в конце концов, он сам напросился. Чертовы лампочки, чертова электропроводка, чертов отель… — Но, — откашлялась девушка, выставляя палец вперед, — учти, я паршивый певец, так что не жалуйся потом.
Кит засмеялся. Зашуршали его штаны; в кладовке все сильнее пахло им. Мускус и махогани. Вайолет облизнулась, втянула одурманивающий аромат и принялась быстрыми отточенными движениями подкручивать колки, подлечивая расстроенный инструмент. Финальная проба — по комнате разлился приятный перелив всех шести струн — и Вайолет вновь прочистила горло. Ее подташнивало, сводило живот и холодели конечности. Зачем она это делает? Точно ненормальная!
Последний глубокий вдох, и она взяла первый аккорд. Тонкие пальчики умело повторяли изученные движения. Кит не шевелился, и Вайолет была благодарна ему за это, ведь тяжелее было бы осознавать, что играешь живому человеку, особенно когда это тот самый, к кому испытываешь чувства. Вступление тянулось невообразимо долго, и Вайолет на мгновение показалось, что она не сможет. Вновь приступ тошноты, и тяжелыми ударами больно отбивало ритм ее сердце. А аккорды все сменяли друг друга. Вайолет облизнулась и, сложив губы, протянула партию вокала в интро. И для нее словно бы время остановилось. Голос заметно дрожал, Вайолет вновь облизнулась, переходя к непосредственному куплету.
Она запела. Так тихо, насколько позволяло ее не на шутку возросшее волнение. Из-за эмоций на первых порах некоторые ноты выходили выше нужного или наоборот, голос отдавал хрипотой, но вскоре и это исправилось. Вайолет отнюдь не была профессионалом, но эта композиция, ввиду подходящей тональности, ей удавалась на удивление хорошо. Она знала это, но не смела поднять взгляд на юношу, боясь сбиться, потерять сосредоточенность, приобретенную с таким трудом. «Сжалься надо мной» — пела она, — «Разве ты не видишь? Все окончено». Аккорд F сменялся на Dm, затем Am — движения ловкие, быстрые. Кит дышал тяжело и редко — грудная клетка заметно вздымалась под черной майкой. Вайолет протянула последние ноты припева, вновь облизываясь. Нижняя губа безбожно дрожала. «Ты разрушил мою жизнь» — девушка впервые подняла взгляд к его глазам, — «Не отрицай этого», — ей хотелось, чтобы эти слова он не только услышал, но и увидел. Увидел в ее собственном взгляде. Кит не шелохнулся, не отвел взгляда, продолжал все также неотрывно смотреть на нее в ответ, слегка разомкнув губы, — «Так возьми же нож» — красиво появлялась ямочка с левой стороны от уголка ее губ, — «И молю, закончи все это»*. Плавно опускались и поднимались веки, и пышные ресницы казались отяжелевшими. Было какое-то победное чувство, когда она заканчивала песню, словно она повергла его или сломала какой-то барьер между ними двумя. В душной комнатушке теперь стоял запах свежевыстиранных полотенец, пыли и страха. Кит так и продолжал не двигаться, Вайолет в последний раз прошлась по струнам, заканчивая исполнение. Повисло молчание, лишь дыхание было слышно, да медленно отмирающее звучание гитары, словно финальные титры фильма.
— Грустная песня, — первым нарушил молчание юноша. Вайолет не могла придумать ничего лучше, чем утвердительное короткое мычание в ответ. Сердце бешено колотилось. Ей было стыдно за то что она сделала, словно бы открыла перед юношей душу или, что страшнее, оголила часть своего тела. И ей безумно хотелось верить, что он не понял намека, что он не станет строить логические цепочки от полоумного ее поведения в году до этой самой чертовой исполненной композиции. Вот же чудн'o устроен наш разум: все месяцы она только и желала, чтобы он узнал о ее влюбленности, а на деле, как только до этого доходит дело, так уже и страшно становится. Как интерес, насколько же горячо пламя костра — чем ближе подносишь руку, тем больнее обжигает. — Ты хорошо играешь, — продолжал Кит, отбросив пальцами волосы, — и зря ты наговаривала, голос у тебя очень приятный, — и улыбнулся, но как-то грустно, будто мотив и мелодия оставили свой отпечаток. И глаза — всегда такие яркие и добрые — потускнели вмиг. Вайолет позабавилась, усмехаясь, слегка покачав головой, поднимаясь на ноги с гитарой в руках. Конечности затекли.