Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Тот не отвечал.
Тётка Анна вышла из матунькиной кареты. Повелела Осею:
– Пошли узнать. Что за несогласица? Мы едем в Кострому.
Осей сам сгонял к митрополичьему поезду. Вернулся с монахом. Владычный служка хмуро сообщил:
– Его высокопреосвященство следует на Тверь.
– Как так... на Тверь?
– Голос у великой княгини прерывался.
– Богомолец бросает нас?
– Первосвятитель предлагает спасаться у тверского князя Михаила Александровича, - заявил чернец.
Княжич Юрий
– Нас спасёт великий государь московский, а не тверской. Скажи владыке Киприану, чтоб ехал Ярославской дорогой.
Чёрный всадник удалился.
– Ох, не повезло с митрополитом!
– мрачно сетовала государева сестра Анна Ивановна.
– Я говорила Дмитрию: не нужно перезывать из Киева чужого первосвятителя, поставленного над литовской Русью. Государь, брат мой, не послушался.
– Однако же прежний наш богомолец Алексий умер. А старец Сергий отказался принимать сан, - напомнила великая княгиня.
Спор прервал Осей:
– Вот-те-на! Киприанов поезд ходко пошёл на Тверь. А мы, значит, - оставайся лавка с товаром?
– Догнать! Вернуть!
– воздела в бессилии руки к небу Елена Серпуховская.
Все в княгинином поезде повыскочили, как ужаленные, приставили ладони ко лбам, вглядывались в вереницу крытых повозок, исчезающих, как тёщин язык, между тынами Тверской улицы. Последняя группа вооружённых монахов скрылась за последней телегой, груженной митрополичьим добром.
Юрий следом за старшим братом подошёл к растерянной матери, взял её дрожащую руку. Кремлёвские стены застилал дымом разгорающийся посад. Шипучие головни падали в Неглинку. Людские потоки устремлялись в ещё не охваченные огнём улицы. Кто пеший, кто конный, враз обедневшие хозяева бежали со своей ценной рухлядью, воры - с чужой. Дымный, горький от гари воздух усиливал чувство беды. Восьмилетний княжич заплакал.
– Вот ещё!
– попеняла тётка Анна.
– Герой! Тебе бы на конь вскочить, как витязю, да мать со сродницами беречь в пути, а ты, одно слово, - хны!
Юрий сжал губы, повёл глазами: кругом девчоночьи или женочьи лица. Мужеский пол,— возницы верхом на коренниках и несколько дворцовых охранников во главе с Осеем.
– Был бы Киприан-грек не чернецом, а мирянином в любом чине, вызвал бы его испытать плеча, уязвил бы в сердце изменное!
– помечтал братнин дядька, задиристый поединщик.
– Заворачивай к Сретенке, вели ехать к Переяславлю, - велела великая княгиня.
– Георгий с Василием, пересядьте ко мне. А ты, Анна, со снохой Марьей займите карету княжичей.
– Даже охрану нанять не на что, - проворчала Анна Ивановна. И обратилась к невестке: - Плакали, мать моя, великокняжеские золото с серебром, всё Митино подаренье, что было в твоих руках. Доверилась внуку откупного галицкого князька, а он был, - ещё покойная матушка говорила, -
– Будет об этом!
– с сердцем молвила великая княгиня.
– Поехали!
4
Ехали до вечера, всю ночь и весь день, ибо коней менять было негде. Деревни представляли собой одну-две избы, да и те оказывались пустыми, впопыхах брошенными. Видно жители, узнав о новом нашествии, поспешили уйти в леса.
Покойно было Юрию под материнской накидкой, пахнущей розами, под родимой тёплой рукой. Поев на очередном стоянии, он, вновь укачиваемый, то и дело дремал. А под вечер по примеру матушки с братцем заснул крепко-накрепко.
Проснулся не в карете и не в пути, на полавочной перине в курной избе. Стены по пояс были желты, а выше черны, как смоль. За скоблёным столом сидела Домникея со спящим Андреем на руках. В углу у погасшего очага в глиняной плошке коптила свеча. Оконце, затянутое пузырём, совсем черно: то ли день уж кончился, то ли он не настал ещё.
– Мамушка, - позвал Юрий, - я во сне или наяву?
Домникея, очнувшись от дремоты, чуть дёрнула головой.
– Мы в Святотроицкой обители у игумена Сергия. Слава Богу, свет мой, - проснулся! Пока Осей нёс тебя, никак не выходил из сна. А сейчас уже ночь. Матушка, великая княгиня, покормила младенца и ушла к старцу. Отказалась, сердечная, от кормилицы, сама да сама. Я, убаюкивая князёночка, в полутьме любовалась твоим ненаглядным личиком и невольно впала в истому. Ты же улыбался, как ясен месяц. Что за диво приснилось?
Юрий сел на лавке, протёр глаза.
– Сызнова видел: Москва горела. Только огонь был светел, красив и тих. Не разрушал, не уничтожал домов. Не адовое, а райское пламя!
Домникея с младенцем пересела на лавку, обняла Юрия свободной рукой.
– Всё тоскую по тебе, ангельчик! А сон твой - в радость. Непожирающий огонь, стало быть, беда преходящая. Будет и пройдёт, нам не навредит. Без беды какое в наше время путешествие? Только нечего её бояться, вот и хорошо.
Юрий прильнул к мамкину плечу.
– Как ты изъясняешь сны?
Домникея прошептала на ухо:
– Родительница вразумила. У покойницы был дар предвидения и толкованья сновидений. Жаль, не всё я от неё успела... Тихо!
– перебила сама себя. Она пересела к столу со своей ношей.
– К нам идут.
– Не слышу, - помотал головой княжич.
Посидели в тишине. Послышались шаги. Скрипнула дверь. Взошла великая княгиня, с ней невысокий сухощавый старец с малой белой бородой, большими добрыми глазами. Подойдя к Юрию, возложил лёгкую длань на детское чело: