Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
– Нет, она от первого брака, - возразил Борис. И продолжил: - Сын Михаила Тверского Иван женат на Ольгердовой племяннице. После крещения она стала Марьей Кейстутьевной.
– Бедная Софья!
– воскликнул уже вслух Юрий.
– Завидует, должно быть, простолюдинкам, идущим замуж по любви.
– Завидует?
– усомнился Галицкий.
– То-то потребовала себе голубого шелка для свадебной нижней рубашки.
Они шли крытым переходом, коим обычно государь шествовал из дворца к кремлёвским соборам. Мимо сновала челядь в торжественной суете. Княжичу с дядькой надо было спешить: предстояло
Потом всплыл в памяти сговор, когда князь Олег с татунькой ударили по рукам. Это было в Коломне. Начался пир, Софья сидела с братом. Подходил её будущий деверь и спрашивал: «Зачем тут сидишь?» Юрий отвечал, как учили: «Берегу свою сестру». И слышал: «Она уже не твоя, а наша». Софья тем временем уговаривала: «Братец, постарайся, братец, поломайся, не продавай сестрицы ни за серебро, ни за золото!» Эти воспоминания преследовали княжича, когда он переоблачался с помощью дядьки и подоспевшей Домникеи, и после, когда спускался в Набережные сени.
Здесь были наряжены два особых места, покрытые бархатами. На них лежали шитые изголовья, а сверху - по сорока соболей. Третьим сороком будут опахивать жениха и невесту. Рядом - стол, крытый скатертью, на нём калачи и соль. Софья вошла с княгинями и боярышнями. За ними дети боярские несли две свечи и каравай, усыпанный деньгами. Невесту посадили на её место, а на женихово - одиннадцатилетнюю сестрицу Марию. Расселись и провожатые. Всем распоряжался Юрий. Он - за старшего брата, пока Василия нет в Москве. Юрий старался во всём походить на него. Это хотя и получалось, но вызывало сильное напряжение. Чужим, как ему показалось, голосом послал сказать жениху:
– Время тебе, государю, идти к своему делу!
Фёдор Ольгович вошёл в сени с ближними людьми. Поклонился иконам, свёл со своего места Марию и сел. Потом повелел священнику говорить молитву. Старейшая боярыня, жена Данилы Феофановича, принялась чесать головы жениха и невесты. Принесли богоявленские свечи. От них зажгли Фёдорову и Софьину. На обоих возложили обручи, обёрнутые соболями. На голову Софье надели кику, навесили покров. Потом брачующихся стали осыпать хмелем. Тем временем дружка Фёдора, благословясь, резал перепечу и сыры, ставил перед будущими молодожёнами и гостями, отсылал родственникам и близким. А Софьин дружка раздавал всем вышитые полотенца.
Пришла пора отправляться к венцу. Впереди понесли свечи и караваи. Княжич Юрий присутствовал при венчании, но происходящее ощущал как бы сквозь туман. Его переполняло волнующее, необыкновенное чувство, что в отсутствие Василия он - старший брат, стало быть, старший сын великого князя Московского. Вздрогнул, когда новобрачный,
По возвращении грянул пир в Набережных сенях. Юрию было жаль новобрачных, сидящих перед печёной курицей. Вскоре эту нетронутую еду дружка отнёс к постели. Там молодых будут осыпать хмелем и кормить. Дядька Борис сказал, что постель зиждится на тридцати снопах, подле неё в головах, в кадке с пшеницей, горят пудовые свечи.
– Забавны дедовские обычаи, - развлекал Галицкий своего подопечного, возможно - кто знает?
– наследника великокняжеского стола.
– Всю ночь в продолжение свадебной каши покой молодых будет охранять конюший с саблею наголо. Раньше молодых клали в особой клети, и этот охранник ездил вокруг неё на коне.
Юрий вполуха внимал рассказчику. Отец то и дело ободряюще взглядывал на него, как прежде на старшего сына Василия. Матунька, улыбаясь, осведомлялась о самочувствии. Олег Рязанский обращался к нему уважительно: «Брат!», супруга его Евпраксия, великая княгиня рязанская, присматривалась к княжичу. (А вдруг у рязанской четы подрастает ещё и дщерь?) Бояре то и дело с ним заговаривали. Юрию невольно пришло на мысль, хотя и шутливое, а всё же памятное предречение Домникеи: «Жить нам придётся не при Василии Первом, а при Юрии Втором». Этакая несусветная прелесть!
Пир был в разгаре, когда с родительского согласия Юрий попросил дядьку отвести его ко сну. После шумного застолья опочивальня встретила необычайной тишиной. Едва погасла свеча и прикрылась дверь, княжич моментально заснул.
И увидел себя в золотом венце. Этот убор, сверкающий дорогими каменьями, возложила на него красавица Домникея. Она выглядела юной, видимо, той поры, когда ещё только переходила из отрочества в девичество. Брови вразлёт, нос точёный, уста, как яхонты. «Радуйся, мой свет!» - шепнула бывшая мамка. И принялась украшать своего любимца цветами, целыми снопами цветов...
Юрий проснулся от прикосновения нежных перстов. Над ним и впрямь была Домникея.
– Проснись, соколик! Важная весть! Улучила краткое время прибежать, сообщить. Весь терем на ногах. Заполночь прилетел гонец: старший твой брат Василий Дмитрич бежал из Больших Сараев от Тохтамыша.
– Как бежал?
– вскочил Юрий.
– Вместе с дядей вашим Василием Суздальским, тоже оставленным заложником в Орде. Дядю поймали и принял он, как сказал гонец, большую истому. Братец же твой словно в воду канул.
– Вернётся?
– с надеждой спросил Юрий. Поскольку Домникея молчала, он поведал свой сон.
– Может, это предчувствие братней судьбы?
Грудь вывшей мамки взволновалась. Лик озарился радужными мечтами.
Ежели б золотой венец возложила на тебя государынина девка Анютка (княжич передёрнулся, представив), это бы предвещало большое неудовольствие. А поскольку дорогой убор принят из моих рук, значит, будут тебя уважать и бояться многие, дарить ценными подарками. Только вот уж цветами лучше б не украшала. Они предвещают недолгие радость и довольство.