Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Молодой Вепрев на первой же стоянке поделился ратными заботами:
– Если мы, господине, не наберём хотя бы пять тысяч конницы, нам с московской силой не совладать. Кого на нас пошлют? Красного-Снабдю? Стар! Ивана Кошкина? Не воин. Слыхивал, набирает вес новый воевода Фёдор Товарков. Он мне неведом.
– Ты, - подал голос дьяк Фёдор Дубенский, - думал бы лучше не о том, с кем драться, а рассуждал, с кем мириться. Мир - лучший вид брани.
Князь помалкивал: у него было мало надежд на мир.
Когда прибыли в Ростов, зима напомнила о себе поздним снегом и вьюгой. Расположились на отдых в кремнике у великокняжеского
– Небось, государь, - вещал наместник, покончив с гороховой лапшой и принимаясь за пшено с маслом, - к тебе потянутся многие вящие из нашего брата. Слава Богу, жив ещё Михаил Андреевич Челядня. Жаль, преставился Данило Феофаныч, но здравствует Лыков! Да и не только ему поперёк горла два Ивана. Ишь, разбоярились при недоростке Васильевом! Митрополит же Фотий норовит тому, кто горластее. Грек, что поделаешь! Родился в городе, - язык сломаешь!
– Монемвасии. Воспитывался в пустыни, готовился к безмолвию. Патриаршье назначение на Русь иноку, почти отшельнику, - гром Небесный. Наша страна ему тяжельше пустыни: отдалённая, иноязычная, холодная.
– Мыслишь, можно сладить с племянниковым окружением?
– Юрий был озабочен завтрашним днём.
– Чем разрешится противостояние? Словом? Мечом?
Пётр Константинович, прищурясь, покачал сединами:
– Успешно разрешится лишь одним - хитростью!
Какой, не пояснил: считал огласку преждевременной.
Хранил упорное молчание на вопросительные взоры князя. А тут ещё и обстоятельства прервали застольную беседу: в дверях подал голос челядинец:
– К его милости прибыли бояре из Москвы. Данило и Борис. Хотят лицезреть господина немедля.
Юрий вскочил:
– Чешко и Галицкий! Послы мои к племяннику!
Пётр Константинович велел слуге:
– Веди сюда, как есть!
Вошли в унтах и полушубках. Борисовы усы, Данилова бородка - хоть собери в кулак да выжми. За поясами - кнуты: видать, гнали, как на пожар.
Все, выйдя из-за стола, столпились вокруг. Чешко начал:
– Бояре с великим князем приняли нас, как должно. Однако стали на своём. Мы - тоже. Спор был без пользы: не вышло на ковре [84] , выйдем в поле. Пусть Бог рассудит.
84
Сесть на ковёр– начать переговоры. Решать спор «на ковре», то есть мирным путём.
Юрий опустил голову на грудь. Пётр Константинович уставился в потолок, как провидец. Видно, пытался угадать: куда повернёт, чем кончится, кто будет вверху? Хотелось: пусть тот, с кем
У Галицкого загорелись очи:
– Главное не сообщил Данило! Мы предложили перемирие до Петрова дня: они согласились. Всем надо собраться с силами. Братья Плещеевы назвали их разумными.
Князь вскинул голову:
– Ещё четыре месяца! Это хорошо!
Застолье, как бы само собой, поспешно закруглилось. Решено было лечь с курами, встать с петухами и - в дорогу. Князь, однако же, никак не засыпал.
– Отринь непокой, мой государь, - пыталась усыпить княгиня.
– Ещё четыре месяца, сто двадцать дней!
– И каждый приближает кровь!
– застонал Юрий.
– Лучше бы их не было!
До Галича путь занял две недели. Задержка в Ярославле: поиск свежих коней. В Костроме чинили кареты. Слава Богу, галичский тиун Ватазин встретил доброй вестью: рать собирается, хотя и медленно, две пушки куплены, хотя и старые, гора мечей накована, хотя из плохой стали.
– А за четыре месяца ещё нашьём доспехов огненных [85] , чтоб у московских лежебок полопались глаза. Трус красного боится!
– ободрял Ватазин.
85
В то время было обычаем смутить врага тем, что воины, скинув плащи перед началом битвы, оказывались в ярко-красных, огненных доспехах, ослепительно блестящих на солнце.
Князь засмеялся, даже немного успокоился. Ходил смотреть на ратные учения. Вспомнил Осееву науку побеждать. Сам даже поорудовал мечом, пока не запыхался.
Терем в Галиче - не чета звенигородскому. Строен на века: брёвна - в два обхвата, потолок - подпрыгнешь, кончиком среднего пальца не достанешь. Этот терем своей прадедовской крепостью вселял надежды: праотцы одолевали супостатов, правнук тоже одолеет! Дело-то всем поколениям святое, общее!
Настасыошка была бодрее мужа, крепче верила в успех. Стала в Галиче распроворной хозяйкой: отдаёт приказы, руководит посыльными. Её забота - прочный кормовой запас для воинов и их коней.
Усталые супруги, занятые под завязку, иной раз вечеряли отдельно, встречались в княгининой спальне, а то и в мужней - кто вперёд уйдёт спать. Спали как убитые: поутру снов не помнили.
Однажды князь проснулся как обычно. Нет, не как обычно: в окне темно. Светает же К весне задолго до того, когда проспишься. Стало быть, ночь ещё, а терем ожил. Девки верещат. Кого-то не хотят в спальню к госпоже допустить. Князь у жены: надобно выйти. Отчего топот по хоромным переходам? И вдруг крик:
– Отец! Отец!
Вышел, закутанный в корзно. Пред ним - старший сын Василий. А за ним второй - Дмитрий. Явились из Москвы. Вот радость! Но зачем неистовствовать? У обоих лица, будто бы их душат.
– Вася! Митя!
– выступила Анастасия следом за мужем.
– Где так изорвались, растрепались?
– Татунька, спеши! Матунька, крепись!
– волновался Василий Косой.
Дмитрий Шемяка произнёс спокойнее:
– За нами гнались. Пришлось рыскать лесами. Слушайте: кремлёвские бояре со своим Васькой упредили вас, нарушили перемирие. Московские войска идут к Костроме. Их ведут наши дядья Андрей Можайский, Пётр Дмитровский...