Пленная Воля
Шрифт:
или что
Лишь та любовь тебя достойна, Которой нет нужды ни в ком.в сущности ведь это то же, что ничего не сказать. Новых откровений автор не дает, и его философия — это комната, в которую автор внес много, но из которой ни он, ни его читатели вынести ничего не смогут.
Однако выражения некоторых мыслей красивы:
Не в том, что есть, я Бога вижу, Аили:
И видит мысль во мгле души мятежной Безбрежный путь над бездною безбрежнойили еще:
Бог — таинственность созвучий, Многих душ единый сон.Нельзя не отметить некоторых погрешностей слога и стихосложения, и именно потому, что они — исключения в книге г. Рафаловича. Нельзя рифмовать «вётлы» и «светлый», «ссоры» и «зори»; нельзя в литературную речь вводить народные энклитические формы «п омиру», «в ополе» («в небе один ты, как в ополе я») или выражения вроде «ужотка». Неправильны ударения «вид ов», «втор ил»; не существует в русском языке слова «злобивый», а создавать новые слова исключительно ради рифмы, — не надо.
Но совершенно непростительным грехом г. Рафаловича является его бесцеремонное, мало — святотатственное обращение с освященной веками формой сонета. Можно не употреблять старых форм, но уродовать их — это кощунство. А между тем очень слабое стихотворение «Вечное Счастие» (стр. 139) как будто только и написано с целью дать образец сонета наизнанку: у автора две терцины, вместо того, чтобы замыкать октаву, предшествуют ей. В чем выиграло стихотворение от этой своеобразной версификаторской… изобретательности, мне остается непонятным.
Что касается внешней стороны издания, то, уже отметив ее изящество, нельзя не пожалеть об изобилии погрешностей в знаках препинания. Этот корректорский недосмотр иногда досадно затрудняет чтение текста.
Александр КУРСИНСКИЙ. «Золотое руно». 1906, № 1.
Н. Поярков. С. Рафалович. Светлые песни
С. Рафалович заслуживает внимания, и поэтому я спешу указать ряд досадных недочетов, встречающихся в его новой книге стихов. Многие стихотворения первого отдела носят автобиографический характер и неприятно напоминают дневники юношей, когда молодой дух часто находит всем знакомые и давно открытые Америки.
В этом отделе, кроме того, замечается налет рассудочности, нет тех светлых красок, которые сделали бы даже чужой дневник близким и дорогим. Вообще Рафалович большой резонер, что вызывает скуку. В нем нет той страстности и гнева, того огня, которые бывают у поэтов Божиею милостью. Автору «Светлых песен» следует относиться гораздо внимательнее к своим стихотворениям, оставляя многие из них в портфеле. Очень хороши — «Рабыня», «Свобода».
Иногда попадаются хорошие образы и удачные строфы.
Николай ПОЯРКОВ. «Поэты наших дней». М., 1907.
А. Блок. Письмо к С. Рафаловичу от 13.01.1906 г
«Многоуважаемый Сергей Львович.
Большое спасибо за Ваш сборник <«Светлые песни». СПб., 1905. — В. К.>, который «получил на днях, и за надпись, сделанную Вами на нем. Только сейчас узнал Ваш адрес, потому не ответил сразу. Пока еще не успел прочесть всего, а только просматривал немного; при перелистываньи внимание остановилось на стихотворении “На могиле” — нежном, тихом и простом. Кажется, в Вашей поэзии мне будет ближе всего нота печальной тишины.
Истинно уважающий Вас Александр Блок 13 января 1906»
Александр БЛОК.
Новые материалы и исследования. ЛН, т. 92, кн. 4. М., 1987. (Публикация Р. Д. Тименчика)
А.
<…> Почему имеют преходящее значение стихи Сергея Маковского, Рафаловича? Разве они не искусны? Нет, они просто неоткровенны, их авторы не жертвовали своею душой. А почему мы можем годы и годы питаться неуклюжим творчеством Достоевского, почему нас волнует далеко стоящая от искусства «Жизнь Человека» Андреева или такие строгие, по-видимому «закованные в латы», стихи Валерия Брюсова? Потому что «здесь человек сгорел», потому что это — исповедь души. Всякую правду, исповедь, будь она бедна, недолговечна, невсемирна, — правды Глеба Успенского, Надсона, Гаршина и еще меньшие — мы примем с распростертыми объятиями, рано или поздноотдадим им все должное. Правда никогда не забывается, она существеннонужна, и при самых дурных обстоятельствах будет оценен десятком-другим людей писатель, ст оящий даже не более «ломаного гроша». Напротив, все, что пахнет ложью или хотя бы только неискренностью, что сказано не совсем от души, что отдает «холодными словами», — мы отвергаем.
<…>
Александр БЛОК. «Золотое руно». 1908, № 7–9.
В. Брюсов. Сегодняшний день русской поэзии (50 сборников стихов 1911–1912 гг.)
<…> К числу поэтов, уже известных, мы можем отнести и С. Рафаловича, пишущего уже давно, хотя и выступающего только со второй книгой стихов, «Speculum animae». По замыслу поэта это должна быть книга о изначальных «ликах жизни», и отдельные стихотворения носят заглавия: Нежность, Печаль, Гордость, Вера, Ревность и т. д. Чтобы найти для этих вечных тем символы, выражающие их полно и в то же время открывающие в них что-то новое, что оправдало бы поэта, взявшегося еще раз пересмотреть самые существенные свойства человеческой души, — должно обладать творческими силами титаническими, должно быть Гёте или Верхарном… Поэтому г. Рафаловичу не приходится стыдиться своей полной неудачи…
<…>
Валерий БРЮСОВ. «Русская мысль». 1912, № 7.
В. Полонский. С. Рафалович. Стихотворения. Сб. 4
Стихотворения свои г. Рафалович озаглавливает так; «Красота», «Вечность», «Мудрость», «Искусство», «Страсть», «Любовь», «Две бездны», «Я», «Мой путь» — и т. д. в том же роде. Обращается он, между прочим, к Христу, к толпе. Толпу Сергей Рафалович недолюбливает. «С тобой, — говорит он ей, — Презренной, чужой мне, но втайне любимой — Толпа! О, когда же я счеты сведу?» Себя он называет «вечным искателем небесных жемчужин», который «отблеском правды» озарит мир. Г. Рафалович о себе, вообще, не плохого мнения. «Я хлебом сыт, как вы, — обращается он к “довольным”, — и все ж я голод знаю, — и жаждой я томим, сжигающей, как страсть, — и оттого, лишь вас не проклинаю, — что нужно уважать, чтобы проклясть»…
Отсюда видно, что поэзия г. Рафаловича весьма возвышенного свойства. Но, несмотря на это (а, м. б., благодаря этому), она не производит сильного впечатления, не заражает и совсем не волнует. Быть может, поэт вполне искренен, когда восклицает: «Кому я свой ужас поведаю?..» «Могу ли познать бесконечное?» — и так далее, и так далее, — но читатель остается равнодушным к этим восклицаниям. Происходит это потому, что как поэт г. Рафалович холоден и манерен. Поэзия его не вдохновенна. Есть большая правда в признании поэта: «я… только скромный книгочет». Это метко сказано. От философских туманностей, которыми полны стихи Рафаловича, — веет книгой, мыслью, холодным рассудком. Не всегда он бывает и оригинальным. Его «метаморфозы» вызывают в памяти «истлевающие личины» Сологуба — и это к большой невыгоде «Метаморфоз». Большинство стихов г. Рафаловича, несмотря на эффектные сюжеты, — да позволено будет воспользоваться его собственными словами — «ровное журчанье ясных, но ненужных слов». Правда, это относится к большинству. Иногда г. Рафалович стряхивает с себя плен книг и начинает воспевать, например, бульвар. «Avenue de Bois de Boulogne», «Rue de la Paix» и другие, посвященные городу, — лучшие в книге, хотя в них нет стремительной экспрессии, того «электрического биенья», которым избаловали нас поэты города.