Пленник (Чужая вина)
Шрифт:
– Это неправда! Наш надзиратель никогда…
– Я прекрасно все знаю, – перебил Хейдон. – Джек провел в вашей гнусной тюрьме две недели и обо всем рассказал нам с женой.
– Моя тюрьма – образец подобных заведений, – заявил Томсон. – Да будет вам известно, что у нас выполняются все рекомендации тюремного инспектора!
– Значит, вы не будете возражать, если газета сегодня же проведет свою инспекцию. А кстати, они непременно займутся и вашими финансами. – Хейдон взял со стола серебряный нож с красивой резьбой. – Подозреваю, что читателям Инверари будет интересно узнать, какие у вас доходы, комендант. Возможно,
Комендант Томсон смертельно побледнел.
– Да-да, конечно, мистер Блейк. Я сейчас только надену плащ и с удовольствием пройдусь с вами, чтобы высказать судье Троттеру свое мнение о деле вашей дочери. Наша тюрьма с трудом может содержать тех, кто уже находится в ее стенах, и, уж конечно, здесь не место для нежной юной леди хрупкого здоровья. – Комендант положил на стол салфетку и поднялся на ноги.
Хейдон удовлетворенно кивнул.
Женевьева отложила перо и прижала ладони к воспаленным глазам.
«Успокойся, слезами Шарлотте не поможешь, – сказала она себе. – А если дать волю слезам, то наверняка все потеряешь». Она утерла глаза платком и обмакнула перо в чернильницу, чтобы закончить письмо к королеве Виктории – Женевьева умоляла ее, как мать и как женщину, проявить милость к Шарлотте. Она уже написала страстные мольбы судье Троттеру и виконту Пальмерстоуну, премьер-министру. Разумеется, она понимала, как малы шансы на то, что ее величество хотя бы прочтет это письмо, но тем не менее собиралась писать ей каждый день. В какой-то момент один из министров или секретарей будет вынужден представить это дело вниманию королевы. Любая женщина, имеющая детей, придет в ужас, узнав, что ребенка отправили в тюрьму за мелкую кражу. Или нет? Или королева думает, что дети из низших слоев общества, пренебрегающие законами, должны быть примерно наказаны только для того, чтобы все остальные спокойно занимались своими делами?
Предательские слезы опять полились ручьем, и старательно написанное письмо стало покрываться кляксами. Женевьева принялась в очередной раз утирать слезы, когда раздался стук в дверь.
– Пожалуйста, уйдите! – громко сказала она. – Я сейчас очень занята и…
– Женевьева, мне нужно с вами поговорить, – послышался из-за двери голос Хейдона.
Женевьева тихонько вздохнула. Она не хотела видеть Хейдона. Она сейчас никого не хотела видеть. Как они этого не понимают? Весь день Юнис, Дорин и Оливер то и дело стучали в дверь и уговаривали ее спуститься вниз, чтобы поесть. Но она не хотела есть, не смогла проглотить ни кусочка – ведь ее бедная Шарлотта до сих пор сидела в сырой и холодной камере. Снова вздохнув, Женевьева прокричала:
– Уйдите, пожалуйста!
– Боюсь, я не могу этого сделать, – ответил Хейдон. – Откройте дверь.
– Я плохо себя чувствую. Оставьте меня в покое.
Прошло несколько секунд, и дверь начала медленно отворяться.
Женевьева нахмурилась и повернулась к двери; она решила, что надо как следует отчитать лорда Редмонда. Как он смеет врываться к ней, когда она просит оставить ее в одиночестве?!
В следующее мгновение она увидела
Из горла Женевьевы вырвался пронзительный вопль, и она, вскочив из-за стола, бросилась к Шарлотте. Крепко обнимая девочку, она покрывала поцелуями ее щеки, лоб, волосы.
– Ах, моя дорогая… – шептала Женевьева.
Тут в комнату с визгом и хохотом вбежали Аннабелл, Грейс и Саймон.
– Сюрприз, сюрприз! – кричали дети. – Вот видите, как все устроилось?! Мы же говорили, что Шарлотта вернется, и она вернулась! Женевьева, почему вы все еще плачете?
– Плачу потому, что… – Женевьева уткнулась лицом в волосы Шарлотты и разрыдалась.
Дети молча смотрели на нее и в недоумении переглядывались. Они не понимали, почему Женевьева плачет, когда надо радоваться. Только Шарлотта думала иначе, потому что тоже вдруг заплакала.
– Пойдемте, цыплятки, пойдемте, – сказала Юнис, утирая слезы подолом фартука. – Пусть мисс Женевьева и Шарлотта побудут вдвоем.
Дорин громко высморкалась и объявила:
– На кухне найдутся горячие плюшки.
– По-моему, им прогуляться не помешает, – пробормотал Оливер.
– Нет-нет. – Женевьева покачала головой. – Я хочу, чтобы они были со мной. – Она раскинула руки, словно приглашая всех детей в свои объятия.
Дети тотчас же окружили Женевьеву, и она каждого обняла и поцеловала. Осмотревшись, она вдруг поняла, что среди ее воспитанников нет Джека, и ей стало немного грустно.
За окнами уже давно стемнело, когда Женевьева со свечой в руке поднималась по узкой деревянной лестнице. Дети мирно спали в своих кроватях, Оливер, Юнис и Дорин – тоже, а вот Хейдон… Она остановилась перед его дверью и прислушалась. В комнате было тихо, но она не знала, радоваться этому или нет. Если он спит, придется потихоньку вернуться к себе и поговорить с ним в другой раз. А если все-таки не спит?..
Собравшись с духом, Женевьева подняла руку, чтобы постучать, и в тот же миг дверь отворилась. Перед ней стоял Хейдон; он был без рубахи, а на бедрах – плед. В неровном свете свечи его мускулистые руки, плечи и грудь казались творением великого скульптора. Он пристально смотрел на нее, и у него был такой вид, будто он ждал ее, будто знал, что она придет.
Женевьева вдруг почувствовала, что ей хочется уйти, но тотчас же взяла себя в руки. Поправив шаль на плечах, она вошла в комнату и поставила свечу на столик возле узкой кровати.
В углу стоял шкаф с неплотно прикрытой дверцей. Дорин много раз просила Оливера его починить, он отвечал, что это возможно, но у него никогда не находилось времени. В шкафу висели прекрасно отглаженные рубашки и брюки, очевидно, Юнис и Дорин позаботились о том, чтобы приодеть Хейдона.
В другом углу находился умывальник, который не мешало бы покрасить. На умывальнике стоял облупленный тазик, а в тазике – кувшин с грубо намалеванной розой. Когда в комнате жила Дорин, все здесь казалось чистеньким и веселым, но когда тут поселился Хейдон, комната вдруг оказалась запущенной и неуютной. Маркиз Редмонд, разумеется, привык к простору и роскоши, а у нее он спит в комнате служанки, где нет даже стула. «К тому же здесь ужасно холодно», – подумала Женевьева и поежилась.