Пленник
Шрифт:
– Я сожалею.
– Он бормочет это так тихо, что я не могу быть уверена. – Я ошибся.
– О чем ты?..
Мейсен бормочет в пол, мне трудно уловить смысл:
– Я поспешил. Если бы подождал еще немного, все могло быть по-другому…
– Я не понимаю…
Он поднимает глаза. В них плещется глухая безнадежность.
–
Я нервно оглядываюсь на камеры, удивляясь, что за мной еще никто не прибежал. Это чистое везение, что еще никто не проявил интереса. Прямо здесь, за дверью, находится охрана, которая в любой момент может вломиться внутрь, и агент Люк с огромным удовольствием отчитает меня за нарушение протокола, а потом с треском уволит. Я вернусь в Саффолк, как побитая собачонка, и все, что мне останется – это воспоминания о том, что было здесь. Точнее, могло быть, но осталось недостижимо. Хотя я даже не могу однозначно ответить, чего именно хочу, - у меня попросту не было времени это обдумать.
Однако, вопреки вопиющему голосу разума, призывающему бежать, пока еще не слишком поздно, я сажусь на свой стул с готовностью слушать.
– Да?
Эдвард Мейсен шепчет взволнованно, его глаза больше не пустые и не безжизненные – они горят яростной убежденностью, которую он с каждым словом будто бы хочет внушить и мне:
– Заканчивай свой отчет. Потом возьми деньги – все, что у тебя есть – и отправляйся как можно дальше. В другую страну. В самую дальнюю точку планеты. Закажи поддельные документы. Сделай пластическую операцию, измени лицо. Никогда не возвращайся назад, порви все связи. Забудь о том, что узнала здесь, никогда никому не рассказывай, даже не упоминай. Вампиров не существует.
Я ошеломленно смотрю на него. Сейчас он как никогда до этого напоминает безумца, и мне хочется отмахнуться от его слов, как от выдумки. Но отчего-то страх ядовитой змеей вползает внутрь и колко замирает на уровне живота.
– Бюро может защитить себя и своих агентов, спасибо за беспокойство, - возражаю я не слишком уверенно.
Мейсен мотает головой, в его глаза снова возвращается усталость старика.
– Если в ближайшее время вы не расскажете обо мне журналистам, ничто не сможет защитить ни тебя, ни остальных осведомленных. Вы все умрете.
Мне настолько страшно, что в горле застывает колючий ледяной ком.
– Бюро существует уже больше ста лет и может справиться с любой угрозой. Смешно считать, что горстка Вольтури представляет опасность для столь большой и защищенной организации. – Я возражаю уже скорее по инерции, просто потому, что привыкла отстаивать интересы своей страны.
– Недооценивание противника – залог краха. Вы даже глазом моргнуть не успеете, как исчезнете один за
– А как же другие агенты? – Внезапно я осознаю неотвратимость трагедии. Я не могу думать только о себе в такой ответственный момент, ведь остаются другие люди. Обрекать их на гибель – преступление.
Мейсен печально качает головой.
– Им не жить. Мне жаль, но я не могу спасти всех, слишком поздно. Только у тебя есть шанс, потому что ты единственная мне веришь.
– А что будет с тобой? – шепчу я; и вновь старый вопрос не дает покоя: не могу понять, почему Эдвард здесь. Что его привело сюда на самом деле? Не верю, что одна лишь самоотверженность. Кто мы ему, чтобы нам помогать?
– Почему тебя это волнует? – раздражается он.
– Тебя же волнует моя безопасность. – Я поясняю.
Он смотрит на меня долго и пристально, а затем молчаливо соглашается и коротко кивает.
– Я не стану убегать, - говорит он устало. – Я всегда был обречен, просто долго шел к этому. Две сотни лет – не так уж мало, чтобы определиться с выбором. Никогда не мог понять смысла своего существования. Конечно, я мог отправиться в Италию и покончить с этим по-другому, но мне показалось неправильным так дешево тратить свою жизнь. Может, где-то в глубине души я остался больше предан людям, чем вампирам. Чудовище, не желающее становиться чудовищем. Генетическая ошибка природы. Я хотел помочь вам избавиться от монстров. Надеялся, вы решите бороться за свою свободу и найдете способ нас убивать. Поможете мне, если вас не опередят Вольтури… – Мейсен снова ерошит свои волосы, в его лице печальное разочарование. – Все пошло не так… но теперь уже поздно сожалеть об этом.
Я смотрю на него с недоумением, когда до меня доходит то, что он сказал. Где-то в глубине подсознания я давно знала ответ, но не хотела верить в это. Казалось непостижимым, что кто-то настолько идеальный мог хотеть прервать свою жизнь… мог считать ее бессмысленной…
И тогда во мне вспыхивает гнев.
– Это что, извращенный способ самоубийства? – восклицаю я в крайнем возмущении.
– Неплохой способ, - грустно поправляет он, а затем его рука внезапно тянется ко мне. Но, не достигая цели, опускается; Мейсен хмурится.
Я смотрю на его красивое печальное лицо, и теперь мне становится ясна причина страшной усталости в его глазах. Представляю, как понурый воин одиноко бредет сквозь многие года, не находя места, которое мог бы назвать своим домом, соратников, которых мог бы назвать друзьями или семьей… Два века бесконечного, отчаянного одиночества могут свести с ума кого угодно, даже самое стойкое и совершенное существо.
В уголках глаз мимолетно щиплются сухие слезы…