Пленники пылающей бездны
Шрифт:
Не будь гироскопических автоматов, машину опрокинуло бы, завертело, закружило, она превратилась бы в подобие падающего самолета, у которого отвалился хвост.
Пол снова еще круче накренился, и Вадим опять повис в воздухе. Он закричал, но не услышал собственного голоса. Ему казалось, что сейчас он не выдержит и лишится рассудка.
Вдруг рядом появился Михеев. Водитель подставил ему плечо, выбрал момент, и Вадим не заметил, как снова очутился в кресле.
— Поворачивать обратно рискованно! — закричал Петр Афанасьевич в самое ухо
Слова Михеева не сразу дошли до сознания командира подземохода. Когда же он понял их смысл, он содрогнулся. Настоящая смерть только что стояла за его спиной, и не окажись рядом Михеева, он бы, Вадим, погубил и себя и всех остальных членов экипажа.
«Трус! — обругал себя Вадим. — Не выдержал, расписался… Исследователь, первооткрыватель… дрянь ты, вот кто!»
Ему удалось взять себя в руки. Он плотнее устроился в кресле, не рискуя, однако, взглянуть водителю в глаза. Ему было стыдно собственной слабости.
Вадим включил внутреннюю связь, вызвал поочередно механика, связиста, геолога. Все находились у пультов, на своих местах.
Каким образом могли возникнуть течения в твердой среде, сжатой почти до плотности металла? Дектярев так ответил на вопрос Вадима:
— При распаде ультракристаллов освобождается огромная энергия. Происходят резкие скачки в давлении в результате распада кристаллов. А вещество вокруг нас пластическое, совсем как резина. Взрывы заставляют его сжиматься. Затем оно возвращается в исходное состояние. Слои базальта, таким образом, передвигаются в различных направлениях, увлекая за собой подземоход. Если учесть, что деформация охватывает участки в сотни и тысячи километров, то мы практически остаемся неподвижными.
— Оно и заметно…
— Скорюпину опять плохо, — перебил Дектярева голос механика. — Потерял сознание.
Михеев начал выбираться из кресла, но Вадим опередил его.
— Оставайтесь у пульта! — крикнул он. — Не спускайте глаз с приборов.
Водитель кивнул головой.
Вадим выждал, пока кресло взмыло вверх, а лестница оказалась внизу, и прыгнул, вытянув руки вперед. Он поймал скобу, как перекладину трапеции.
В следующий момент кресло провалилось вниз, а лестница оказалась на потолке. Вадим повис на руках. Он стиснул зубы и, перебирая перекладину за перекладиной, стал подвигаться к открытому люку.
Петр Афанасьевич следил за Сурковым, пока тот не исчез в отверстии люка. Тогда он в изнеможении откинулся на спинку кресла. Водитель чувствовал себя очень скверно, может быть немногим лучше, чем Скорюпин. Сказывались годы.
«Это твой последний рейс, Михеев, — с горечью подумал он. — Пора уступить свое место молодым».
Подземоход продолжало швырять из стороны в сторону. Пласты базальта то сильнее сжимали его, то на минуту ослабляли свой натиск. Скачки давлений, вызванные распадом ультракристаллов, действительно походили
Вадим возвратился бледный, на лбу его выступили крупные капли пота.
— Зачем вы… сюда? — спросил Михеев. — Я справлюсь один.
— Н-не знаю… Там не лучше.
Отдышавшись, Вадим вторично вызвал Дектярева.
— На какой глубине прекратится распад ультракристаллов? — спросил он.
— Примерно на глубине четырехсот километров.
Глубиномер показывал двести девяносто километров. Значит, еще… От шума и скрежета вокруг, от нестерпимой боли в голове командир подземохода никак не мог сообразить, сколько же еще времени потребуется, чтобы преодолеть оставшиеся сто десять километров.
— Шестьдесят один час, — подсказал Николай Николаевич. — Двое с половиной суток.
Потянулись часы сводящей с ума вибрации и беспрерывных бросков подземохода. Люди, не выдержав, бежали из кресел в гамаки, доверив свою судьбу автоматам.
Но вибрация уже заставляла дрожать сам воздух в кабинах, как если бы он был твердым телом. Вибрация передавалась и через упругие найлоновые подвески. От нее раскалывалась голова, распухали суставы, появилась боль в мышцах и кожа на теле горела. Чтобы не видеть мелькающих стен, приходилось лежать с закрытыми глазами.
Не могло быть и речи о сне, о пище. Мутило всех, особенно Скорюпина. Биронт стонал, руки его все время чего-то искали, он зарывался лицом в подушку, садился в гамаке, охая, падал обратно.
Чураков и Дектярев мучались молча. Вадим ждал последней минуты: он был уверен, что программные датчики вот-вот собьются и выкинут что-нибудь такое, что сразу положит конец всем мучениям.
Один Михеев нашел в себе силы подать воды обессилевшему связисту. Возвратившись в гамак, он тут же сам потерял сознание.
Застонал Андрей. Вадим закричал: «Будь оно все проклято!» — и разрыдался, как ребенок. Дектярев мычал сквозь стиснутые зубы.
И подземоход стонал, покачивался, как смертельно раненный человек. Дрожь пробегала по его огромному стальному телу. Однако машина продолжала двигаться туда, куда ее направили люди: вниз… вниз… вниз… сквозь бешеную пляску раскаленного вещества.
Только на исходе шестых суток начала стихать качка. Гироскопические автоматы все увереннее отражали натиск подземной стихии.
Пошла на убыль и вибрация. Корпус по-прежнему грохотал и гудел, но в этом шуме все отчетливее проступали знакомые звуки работающего двигателя.
И седьмые и восьмые сутки люди оставались в гамаках. В себя приходили медленно. Головная боль вытеснила способность воспринимать окружающее. От нее настолько отупели, что, открыв глаза, лежали ко всему безразличные и не узнавали друг друга.
Первым встрепенулся Вадим.
— Живы! — закричал он, превозмогая боль в голосовых связках. — Мы живы! Слышите?