Плешивый мальчик. Проза P.S. (сборник)
Шрифт:
Но все переселенцы без исключения были рады горячей воде, и в особенности – газу. Газ они поджигали и так и сяк, и большим языком и малым, и пустили бы, наверное, дом на воздух, если б не ходил каждый день по новым квартирам, по новым людям, инспектор горгаза и не учил, как нужно с газом правильно обращаться. То есть в общем итоге все все-таки довольны остались.
И разговор, а вернее не разговор, а рассказ, пойдет далее о том, как поступили жильцы с принадлежавшей им много лет деревянной недвижимой собственностью, собственностью, которой они, переехав на государственные квартиры квартиросъемщиками, отнюдь не лишились.
Распорядились
Одни просто бросили все. Плюнули – и все. Дескать, черт с ним, с домом.
Другие продали дома на дрова, по дешевке.
Третьи же, которым повезло более всех, продали дома, как дома, за настоящие деньги.
Покупали общественные организации – например, колхозы, чтобы, привезя бревна в деревню, устроить там магазин. Покупали и отдельные граждане, чтобы, перетащив бревна за город и собрав их, иметь по дешевке дачу.
Все в общем как-то распорядились своими домами и получили от этого деньги, кто больше, кто меньше, по-разному. Промахнулся лишь один Васька Харабаров, что выглядит очень странно, если учесть, что Василий пять лет сидел в тюрьме за какие-то дела, все знал и ничего не боялся.
Он и крутился, он и вертелся – все хотел, чтобы как получше. Ему когда на дрова предлагали продать, то он не согласился, и это, конечно, с одной стороны правильно.
Но вот зачем он отказался, когда артель «8-е Марта» хотела брать его пятистенку под медпункт – это непонятно.
Крутился, вертелся да и довертелся-докрутился, что больше предложений не поступало, а дома на днях должны уже были сносить.
Но недаром Василий имел столкновения с Законом и столь долгое отсутствие от родных мест. Выход из затруднительного положения нашел и притом – блестящий.
Там у одних во времянке жили два молодых специалиста. Они приехали из Москвы, но положенной им как молодым специалистам квартиры не получили. Не получили они и оклада в 150 рублей плюс 20 % надбавок, о котором мечтали все долгие студенческие годы, кушая маргарин. А получили они оклад 100 рублей плюс 20 % надбавок, а также город, куда они прибыли, им не нравился из-за своей промышленной копоти, патриархального уклада жизни и якобы свирепого сибирского хамства жителей.
Их тянуло в Москву. Им зачем-то хотелось опять в институт, хотелось сидеть в университетском садике на Манежной, ныне 50 лет Октября площади, хотелось в шашлычную «Казбек» у Никитских ворот, хотелось в кино «Метрополь», хотелось даже в библиотеку имени Ленина, куда они вообще-то ходили крайне редко.
Им-то Василий и предложил купить его строение.
А когда они вежливо отказались, заявив, что денег у них таких нет, чтобы покупать дома, то он и их посвятил в свой план.
Он им сказал, что возьмет лишь малую толику того, что на самом деле стоит дом, и они оформят купчую, а если они будут иметь купчую, то исполком обязан будет и им выделить квартиру.
И они сначала посмеялись, а потом задумались – а вдруг им не удастся так скоро с места распределения совершить побег, как они думают.
И они заплатили Василию Харабарову почти все деньги, что были у них, и переселились в его пятистенку, ожидая чьего-либо прибытия, чтоб и им дали ордер, чтоб и им переселиться в северо-восточный район, состоящий исключительно из стекла и бетона.
А был вечер, и на руках у них была купчая от нотариуса, что они Харабарову заплатили деньги, и не знали они, что Харабаров и их обманул,
Они под вечер пришли на новую собственную жилплощадь, почти ничего с собой не взяли, кроме водки, и устроились, водку попивая и дожидаясь утра, чтобы объявить официальным лицам, что они – домовладельцы и им тоже обязаны дать новую квартиру в новом микрорайоне, где кирпич, где стекло, где бетон. Они были бодры и полны мыслей, они говорили о том и о сем, многое ругали и многое хвалили, и постепенно пьянели, закусывая исключительно луком. И они вышли ночью из духоты, которая образовалась в избе из-за того, что они докрасна натопили бывшую Васькину печку. И увидели – звезд мириады на небе, а на земле – отсутствие света, и дома – одни полуразрушенные бульдозерами, другие целехонькие еще, но мрачные, пустые, черные, а некоторые и не дома, а фундаменты со снятыми домами, полные многолетнего сора и свежего серого, набившегося в фундаменты снега.
– Мне что-то страшно, – сказал один молодой специалист, – я боюсь, что нам не дадут квартиру.
– Это может быть, – подал голос второй специалист, продолжавший смотреть на звезды, – а нам с тобой не один ли фиг?
– Только денег жалко, – подытожил первый, и пьяные молодые специалисты вернулись в купленную по дешевке избу.
И они пили и дальше и больше, и уже видели себя в сияющем новом экспериментальном микрорайоне, и уже они обосновались якобы в этом городе на вечное поселение, обживались в нем, заводили на каждого по семье, становились уважаемыми старожилами города и нянчили внуков, и выступали в качестве почетных пионеров, людей, помнящих наше грозовое время, на пионерских сборах грядущих лет.
И один из них тогда другому говорит:
– А ты знаешь, что у меня рукопись, состоящая из одного стихотворения, посвященная тебе?
– Нет, – ответил другой.
И они встали, и они положили руки на плечи друг другу и стали смотреть друг другу в глаза.
Но тут раздался страшный удар. Дом зашатался, и штукатурка, осыпаясь, стала больно ударять молодых специалистов по голове. И они поспешили выбраться из очага поражения наружу, где бульдозер из СМУ-2 с утра пораньше ворочал дома, увеличивая и создавая площадь новостройки.
При этом они потеряли свой важный и взволнованный вид, а рукопись, состоящая из одного стихотворения, которую один из них этой же ночью пьяный посвятил другому, погибла.
1 февр. 1969 г.
Красноярск
Р.S. А вот этот сюжет, рассказывающий о том, как молодежь в рамках развитого социализма решала квартирный вопрос, мною целиком придуман. А напечатан он был лишь через 10 лет после написания в рукописном альманахе «Метрополь», который в отличие от «одного стихотворения» не погиб, а даже наоборот: был опубликован и переведен в США и других капстранах, за что меня, собственно, и вышибли из Союза советских писателей, куда незадолго перед этим приняли. История теперь уже давняя, теперь уже даже смешно, как пушкинскому малышу, который «обморозил пальчик». А тогда – и в 1979-м, и в 1969-м было немножко печально ощущать, что все мы, видать, так и помрем при социализме. А вообще-то рассказ слабоват: проба пера, так сказать.