Плеяды – созвездие надежды
Шрифт:
— Да что это вы эдак всполошились?
— Не всполошился, Иван Кириллович, - обрадовался. Я к вам с известием...
— Тогда докладывайте!
— Меня вызывает Остерман! Теряюсь в догадках, ломаю голову — зачем я ему понадобился?
— Чего же ломать голову, тревожиться! Остерман, слава богу, не Ушаков. В наше время лишь бы начальник тайной канцелярии не вызывал!
Тевкелев огляделся в испуге но сторонам:
— Боже упаси, Иван Кириллович!
— Вот и я толкую о том же... Ну, а коли вызывают, надобно идти. У нас ведь в России как? Дважды вызывать да приглашать
Тевкелев, пораженный, поднялся со стула. Всегда немногословный на службе, Кириллов сегодня был не просто разговорчив, но откровенен. «Уж не проверяет ли он меня? Сейчас бушует пламя яростное и беспощадное — пламя доносов и оговоров. Достаточно кому-нибудь произнести роковой девиз: «Слово и дело!», как обвиняемый оказывается в застенке или в ссылке. Скольких Ушаков сослал, скольких казнил — среди них вельможи не чета ему, Тевкелеву! Так доверие оказывает мне Кириллов или чинит проверку? Нет, нет, не может быть худого от такого человека, как Иван Кириллович!»
Кириллов же будто забыл о своем госте. Окунул перо в чернила, склонился над бумагами.
Во власти страха, неуверенности и внутреннего напряжения Тевкелев добрался до дома Остермана.
Вице-канцлер был мишенью для шуток и сплетен как в Петербурге, так и в Париже, Лондоне и других европейских столицах. От любой бумаги, исходящей из царского дворца, утверждали острословы, пахнет пирогами, испеченными супругой Остермана. Вице-канцлер выходил из дому лишь по вызову царицы, все дела он вел дома.
Дверь Тевкелеву открыл сутулый бледный юноша. Увидев посетителя, юноша растянул рот до ушей. Сердце Тевкелева екнуло. Жизненная мудрость гласит: не только слуги, даже псы людей, облеченных властью, ничего не делают зря - и лают, и виляют хвостами в зависимости от того, нахмурился или улыбнулся их хозяин. Отчего же у этого бледного юноши с волосами как бесцветная пакля, рот растянут до ушей? Улыбка это или оскал?..
Стуча по каменным ступенькам башмаками, юноша очень долго вел за собой Тевкелева. Когда они оказались перед высокой дубовой дверью, юноша оставил посетителя в одиночестве.
Тевкелев перешагнул через порог, и тотчас же кто-то незримый заиграл на свирели — мелодия была веселая и нежная. Он в растерянности остановился, оглянулся на легкий шум: из глубины зала на него надвигалось громоздкое кресло на колесах.
В кресле сидел человек будто без возраста и пола, бесцветный и неприметный. Какой-то странный, необычный на вид. Худым его не назовешь - он еле вмещался в каталку. Полным тоже не назовешь — лицо костлявое, изможденное. О росте и телосложении судить трудно: руки длинные, а вот шея и голова покоятся на низкой спинке кресла. Глаза в густой сети морщин, но блестят молодо, как и белые зубы.
– Проходите, господин Кутлык Мамет Мамашев!
– прозвучал бодрый, энергичный голос.
Собственные имя и фамилия резанули ухо, показались Тевкелеву незнакомыми, чужими какими-то. В столице никто не называл его мусульманским именем, а величали на русский манер Алексеем Ивановичем Тевкелевым. Он не ожидал, что его первородное имя, которое он и сам-то почти забыл, известно вице-канцлеру.
—
— Нет, я христианин, прихожанин православной церкви.
— Да, да, конечно, у нас нет никакого сомнения в том, что вы истинный православный. — Остерман выдержал красноречивую паузу.
– Вы, должно быть, недурно знаете и Уфу. Вы ведь из тех мест?
— Да, мои предки — выходцы оттуда.
— Тогда, господин Кутлык Мамет Мамашев, почему бы вам не посетить земли ваших предков, не отдохнуть там, а?
– хитро прищурился Остерман и долго не спускал глаз с собеседника.
Тевкелев едва унял нервную дрожь: «Что ответить, как реагировать на слова вице-канцлера? Что это значит — отдохнуть на земле предков? Отдохнуть в пору, когда пред ставители знатных родов, считавшиеся еще недавно золотыми столпами империи, сделавшие Россию великой Россией, гниют заживо в темных подземельях монастырей у Белого моря? Когда ссылка в далекие края почитается благом — все лучше, чем смерть от руки палача... Стало быть, бог не забыл его, приблудного толмача, сжалился над ним! Значит, он вызван сюда не по доносу какого-нибудь недоброжелателя, не по оговору: «Слышал собственными ушами, как толмач Коллегии иностранных дел господин Алексей Тевкелев в давнем калмыцком и недавнем персидском походе или во время экспедиции Бековича-Черкасского изрыгал хулу на императора или империю или еще на кого-то или что-то!..»
Тысячу раз благодари, Тевкелев, бога милостивого, милосердного, что направишься не на суровый Север, а под опеку уфимского воеводы. По нынешнем временам — все благо, все удача, кроме топора палача и петли на виселице.
Не тяни, не медли, воскликни: «Слушаюсь и повинуюсь!» Ибо стоишь ты и дрожишь перед Андреем Ивановичем Остерманом, третьим в империи человеком, одним из держателей судьбы России, хоть и сидит он в кресле закутанный в пуховый платок и не поймешь сразу — мужчина перед тобой или баба... Вице-канцлер, граф Андрей Иванович Остерман перед тобой: кланяйся и соглашайся и благодари!..»
— Ваше сиятельство, готов отправиться туда, куда прикажет ее величество государыня!
— Конечно, конечно, — равнодушно обронил вице-канцлер. Закрыл глаза, задумался, будто задремал даже. — Отправляйтесь, голубчик, к себе в Коллегию, — голос Остермана зазвучал неожиданно тепло. — Ступайте, там узнаете обо всем. Будьте здоровы, голубчик!
Тевкелев вышел из зала как во сне. Он тихонько прикрыл дверь, оборвалась игра свирели, и перед ним как призрак возник ухмылявшийся белобрысый юноша.
Когда Тевкелев оказался за узорчатой железной оградой дома Остермана, до него опять донеслась веселая нежная мелодия.
Все, что произошло с ним сегодня, было загадочно, неправдоподобно, нереально. Кириллов начал загадкой, Остерман загадкой и кончил.
Постепенно мысли Тевкелева обрели ясность, и он успокоился: его ждет дальняя дорога по делам и, судя по тому, что беседовал с ним вице-канцлер, по делам важным. Очень важным. Тевкелев еще раз возблагодарил бога за то, что голова его осталась пока целехонькой. Значит — суждено ему еще ходить по этой земле.