Плеяды – созвездие надежды

Кекилбаев Абиш Кекилбаевич

Сколько уже дней едем и едем, не щадя себя и лошадей! Карета тоже катится, ни на миг не останавливаясь! Лисьи треухи говорят без передышки, им все нипочем в этой их бездонной дыре! И как только языки у них не заболят? Вон тот плут опять поднял свою камчу и куда-то тычет ею, показывает что-то петербургскому вельможе,

должно быть, успокаивает: осталось, мол, чуть-чуть, перевалим ту гору и выедем к полноводной реке!.. Может, кто другой и не знает, какие у них горы и реки, но мы-то их видели! С тех пор как из Уфы выехали, переваливали через столько «гор»! Переплыли не одну «реку»!.. Удивительный, чудной народ! «Видите, впереди

синеет гора?
– спрашивают.- Она называется так-то!..» Глядишь издали, вроде и правда - гора. Надеешься, что у ее подножья журчат родники, растут густые травы и кустарники. А приблизишься, «гора» эта - всего лишь пологая сопка: прижалась к земле, как наш брат-солдатушка прижимается к своей ненаглядной бабе после долгого похода! Такие вот у них «горы»!

Реки... Что говорить — лужи это, лужи!.. Которые остаются после привала одного эскадрона. У степняков этих любая лужа, через которую не может перепрыгнуть козленок, - уже озеро! Любой холм чуть повыше кустика -гора. Одному богу ведомо, сколько всего числом этих дикарей, которые именуют себя народом? Кто он такой есть, их «владыка-хан»? Уж больно они им гордятся, все время только и слышно: «Наш владыка-хан, наш владыка-хан!» Небось тоже какой-нибудь разбойник!..

Наши, в царском дворце, тоже хороши! Вместо голов у них — капустные кочаны, ей-богу! Мало им французов, англичан, немцев, шведов... Гонят послов на край света, ведут переговоры с этими треухами! Делать им, ясно, нечего от скуки!

Этот басурман-посол небось кичится тем, что его снарядила сюда сама царица-матушка. Считает, небось, что от его шагов земля содрогается... И эти, такие же, как он, басурмане, вертятся вокруг него, увиваются, в глаза заглядывают, словно встретили одного из апостолов Христа. Ей-богу, забавляются, будто дети. Или юродивыми прикидываются. За что я-то страдаю? И чего это бог так расщедрился ко мне, оказал «милость» стать участником этой торжественной поездки, тьфу, чтоб ее вовсе не было! Предки мои никогда не знавали почета, и кто ведает, из какой русской глуши они вышли. Чего только не вытерпели они, куда только не заносила их судьба!..

Э-э-э, что я себе зря душу растравляю, придумываю сам себе головную боль! До всего-то мой нос дотянуться хочет! — досадливо поморщился Сидор.
– Стану богом — исправлю мир! Стану царем - заведу свои порядки в империи! Отосплюсь-ка я лучше, пока мы не добрались до белой орды «великого хана». Наобещали, разбойники, нам, разрисовали тут райские кущи».
– Сидор Цапаев прыгнул на телегу, растянулся, прислонился головой к мешку с солью и задремал.

Едва он сомкнул веки - как оказался у себя во дворе, на окраине Уфы. Около избы — Устинья. Расцвела как маков цвет. Щеки пылают румянцем, глаза горят. Место пониже спины, обычно-то неприметное, налилось, округлилось. Сидор глазам не поверил, усомнился — его ли это Устинья? Уж не заглянула ли навестить ее пышная Марфа, жена хорунжего Безрукова?

«Сидор Ефимович, никак вы? Чтой-то быстро воротились! Я и не ждала, и не чаяла...» — нараспев будто завлекая, произнесла женщина. Голос был его жены.

Очень хотелось Сидору обнять сиявшую какой-то новой красотой жену, однако его, как огнем, обожгло недобрым подозрением. Сидор еще крепче сжал в руке плетку, начал грозно надвигаться на жену...

Да разве люди в наше время могут не помешать человеку? Ни за что не дадут ему вытрясти душу из его же благоверной,

данной ему богом половины!

Кто-то стал дергать Сидора за плечо. Жены как и не бывало - точно сквозь землю провалилась. Где же она, куда подевалась с ее подозрительной и влекущей, прямо-таки греховной красотой?.. Потеряв надежду еще разок взглянуть на Устинью, Сидор приоткрыл глаза. Над ним навис рыжий казак.

— Сидор Ефимович! Сидор Ефимович!
– теребил он товарища.

— Да чтоб тебе провалиться! И тебе, и отцу твоему произведшему на свет белый тебя, рыжего черта!..

— Зачем вы бранитесь понапрасну! Поглядите-ка лучше вон туда! Туда, левее! Там что-то показалось! Что бы это могло быть?

— Пусть себе. Мне-то какое дело? Может, это могила твоего деда, известного бродяги? Ведь он распрощался с жизнью возле костра кочевников...

– Не надо возводить хулу на покойника, Сидор Ефимович! Разве ж не грешно так зло шутить?

Не только Сидор, весь караван уставился в одну точку, устремился к ней. Люди приблизились к небольшой насыпи, которую кому-то пришло в голову соорудить здесь.

Все обрадовались этой насыпи, она ласкала глаза путников, уставших от однообразия. Сложив крылья, на ней восседал степной беркут. Восседал величаво, невозмутимо, словно не было и не могло быть во всей этой огромной степи ни единого существа, способного причинить ему зло. Беркут даже глазом не повел, когда люди подоспели к насыпи.

— Ишь какой надменный, чертяка!

— Будто мимо него не караван шествует, а какие-то незримые духи!

— Господи, да зачем мы ему? Табак ему наш не нужен... Он совсем нас не боится! Ни капельки!

— Давайте проверим! Давайте слегка припугнем его! Несколько человек сорвали ружья с плеч. В песок полетели пули. Не понимая, что происходит, беркут лениво повернул шею в сторону всадников, пару раз медленно взмахнул крыльями и опять замер.

— Гляньте-ка на красавца, каков, а?

— Давайте еще постреляем! Может, испугается! А ну, братцы, пали!

Рядом с птицей стали взметываться вверх столбики пыли. Беркут посидел, посидел, потом взмахнул крыльями и, резко оттолкнувшись, взмыл в небо. Он парил высоко-высоко, а потом вдруг камнем полетел вниз, застыл над караваном. Люди были поражены: совсем не боится их птица, ни их, ни темных дул ружейных. Нависает над ними и снова устремляется вверх. Падает вниз и опять застывает над головами.

Испугавшись этой темной загадочной птицы, один солдат не выдержал, поднял ружье и прицелился. Однако выстрелить не успел. К нему подскакал пожилой казах — один из тех, кто неотлучно пребывал возле вельможной кареты, - и наотмашь вытянул его камчой. Солдат упал, выронил ружье, и оно, ударившись о землю, выстрелило.

Солдат вскочил, выхватил саблю, бросился к обидчику. Но хорунжий Безруков преградил ему дорогу.

Казаки не понимали, о чем так гневно говорит широкоплечий смуглый казах, но они видели его яростное лицо и тотчас же схватились за ружья. Лишь рыжий, который недавно тряс Сидора за плечо, оставался безучастным к этой внезапно вспыхнувшей ссоре. Он вынул из-за пазухи тетрадь и начал что-то в нее записывать, время от времени поглядывая на беркута.

Наблюдая за своими товарищами, раскрывшими от изумления рты, и за казахом, который никак не мог успокоиться и дрожал от гнева, Сидор Цапаев покачал головой и усмехнулся горько и недоуменно.