Плоды манцинеллы
Шрифт:
Он чувствует землю под ногами. Открывает глаза и видит незнакомое лицо, искаженное в свирепом оскале. Рядом стоит женщина и плачет. Неизвестный мужчина кричит, указывает рукой куда-то вбок, в сторону комнаты, где одиноко прозябает слепой мальчик, и яростно захлопывает крышку смутно знакомого предмета. Это рояль. Точно. Он помнит. И вдруг осознает, что почти у всего вокруг есть название. Стол, стул, комод, окно. У всего есть имя. И даже у него. Себастьян Андрас Майер.
Картина распадается на части, но тьма не поглощает свет. Увиденное остается
Он бежит по улице и сталкивается с мальчишками, что хотят причинить ему боль. Бастиан нападает на одного из них, а мощный пес делает остальное. Кругом кровь. Мгновением позже она уже неважна — нутро забивает страх, а раны наносит родной отец.
Толчок, еще один. Берлинские озера блестят на солнце, улыбка матери чиста и прекрасна. Вода вальяжно бьется о борт лодки с чарующим, мягким звуком, но пение мамы затмевает все. Дивная песня на французском. Беата часто поет ее на публике, и каждый раз музыка звучит для него. Только для него одного.
— Я так люблю тебя, Бастиан, — нежно шепчет она и целует его в висок после очередного концерта. — Тебе понравилось?
— Очень, мама! — восторженно кивает он. — Особенно…
Женщина заливается смехом. Глаза ее светятся счастьем.
— Я знаю, — смеется она. — Знаю, милый мой, можешь не говорить.
Но он говорит. Произносит сокровенную фразу, будто слова эти — древнее заклинание, доступное лишь им двоим…
Размытой линией пролетают годы, но все остается с ним. Радость в Берлине, увлечение учебой в Цюрихе, первые шаги в самостоятельной работе и новые лица. Новые имена. Сэм Донштейн, Кристоф Кьорди. Марта Бремер.
Тугой комок встает посреди горла, когда Бастиан летит домой первым доступным рейсом. Он слишком увлекся работой и непростительно давно не разговаривал с матерью, забыл о ней, после всего, что их объединяло. А этим утром получил письмо, в котором мама открыла свой страшный секрет. «Милый мой Бастиан. Я умираю». Глаза режет, он пытается проглотить противный сгусток, но не может, стыдливо пряча взгляд от стюардесс. Себастьян приезжает в больницу, находит измученную маму и с трепетом обнимает ее.
— Ты получил письмо, — выдыхает она. — Черт. Я надеялась, что не успеют доставить. Не хотела, чтобы ты видел…
— Насколько все плохо? — его голос дрожит, а крупные слезы оставляют заметные пятна на светлом больничном халате. — Что мы можем сделать?
— Ничего, мой милый Бастиан, я же написала.
Шершавая, угловатая ладонь ложится на его щеку.
— У меня внутри один лишь рак. Доктора подтвердят.
Он опускает голову, трясется, а она продолжает:
— Но мне не больно. Уже нет, все хорошо.
— Почему ты не сказала мне? — вопрошает он. — Почему не сказала раньше? Когда ты узнала?
— Давно. И сразу поняла, что осталось совсем немного. Все никак не решалась письмо отправить, и правильно — прожила на полгода дольше.
— Почему
— Хотела, чтобы ты запомнил меня другой, — натянуто улыбается она, но глаза ее сияют, как когда-то прежде. — Ne m» oublie pas, mon cher Bastian.
«Ne me quttie pas, maman», — отвечает он, и течение времени вновь ускоряется.
Теперь вся жизнь — в стенах узкой лаборатории. Нет ничего, кроме исследований. Знаменательный день, когда Себастьян Майер обернется Великим Изобретателем, все ближе и ближе, но на устах самого Бастиана застыла печать безмолвия. Он ложится под первый прототип сканера, зажмуривается и глухо шепчет: «Ради Жозефа. Ради мамы». Кристоф и Марта ликуют, глядя на результаты.
2017 год. К нему липнет нежеланная слава, а репутация сумасшедшего ученого исчезает, словно ее и не было. Пока только в узких кругах, но дело за малым. В один из теплых летних вечеров Бастиан лежит в кровати и наблюдает за ровной походкой красивой женщины. Из одежды на ней — лишь резинка для волос. Он сладко улыбается и тянет ее к себе, страстно целует. Раздается телефонный звонок. Навязчивый помощник какого-то известного цюрихского ведущего чудом раздобыл его номер. Рвение паренька похвально, но Себастьян вежливо отказывается от приглашения. Ему дела нет до интервью.
— Да, доктор Майер, я понимаю, — сбивчиво тараторит юноша. — Грей мне, конечно, голову оторвет, ну да ладно. Видимо, он прав, мне только и играть по кабакам.
— А разве это плохо?
— Все зависит от кабаков…
— И в каких же ты играешь?
— Играл, — вставляет парень. — В тех, где у роялей по 80 клавиш.
— Как давно ты у него работаешь? — неожиданно для самого себя спрашивает Бастиан. — У этого Грея?
— Почти два месяца.
— Говори адрес и день. Я буду.
Он готовит небольшую речь, чтобы не выглядеть скованным идиотом на первом же интервью. Приходит в обширную студию, где его встречает оплаченный гомон толпы и натянутая улыбка зализанного мужчины. Терпко пахнет дорогим парфюмом, когда ведущий обнимает Бастиана будто на встрече давних друзей. Они занимают места в низких креслах у стеклянного столика. Себастьян вздрагивает после слов Грея:
— Прости меня, Энди. Прости, парень.
Реальность меркнет, но свет мощных ламп рябит в глазах. Облик мужчины меняется — появляются очки, седина в волосах. Желтый галстук становится серым. Бастиан смотрит по сторонам и хмурится.
— Доктор? — слышится совсем рядом. — Вы здесь? Вы в порядке?
— Это ненастоящее, — говорит Себастьян и вопрошает: — Что происходит?
Мужчина озадаченно смотрит вбок, прочищает горло… И порывисто хватается за голову. Грей закатывает глаза, ужасно стучит ногами и, дернувшись в последний раз, замирает. Покрасневшее лицо кажется бледным на фоне кровавых потоков, что льются из ушей и носа, затекают в рот…
— Доктор? — звучит из динамиков под потолком. — Доктор Саммерс? О-о-о, черт! Вы там как, вы в поряд…