Плоды манцинеллы
Шрифт:
— Привет, Энди, — даже не посмотрев на Саммерса, сказала она. — Вот мы и на месте. Это был долгий путь.
— Тэйе, пожалуйста. Прошу тебя, позови кого-нибудь…
Тошнота подступила к горлу. Глаза защипало. Энди все понял.
— Ну, давай, — вставил Алан. — Давай, расскажи ему, Эстер. Или покажи, как ты умеешь. Продемонстрируй силу и жестокость, чокнутая ты сука.
— Замолчи. Ты сделал свое дело, старик. Теперь уходи.
— Я не уйду. И не мечтай. Ты превратила меня в безжалостную сволочь, знаешь? Я уже и человеком то себя не чувствую! — Алан покраснел, его мелко трясло. — А теперь ты хочешь, чтобы я ушел? Чтобы через пару дней я сел
— У тебя есть идеи получше? — холодно спросила девушка.
— Тэйе, — взмолился Андрас. — Милая моя… Отпусти, пожалуйста. Давай уйдем вместе, как хотели, — он дрожал пуще Саммерса, но внимание на это уже не обращал. — Сбежим на юг… Прошу тебя.
— Нельзя, — отрезала она. — Нельзя, Энди. В этот раз точно получится. Я должна вернуть отца.
— А как же я?! Ты убиваешь всех! Посмотри вокруг! Хочешь сделать меня семнадцатым? Убить?
— Я смогу вернуть тебя позже.
— Вернуть? — Энди забился в истерике. — Зачем меня возвращать? Не надо меня возвращать! Вот же он я! Здесь! Живой!
Что-то мелькнуло в глубине синих глаз. Надежда. Шанс на спасение.
— Я люблю тебя, Тэйе, — прошептал Андрас. — Люблю больше жизни, пожалуйста…
Она посмотрела на Алана. Замерла в неуверенности. А потом вновь вернулась к Энди и сказала:
— Это хорошо. Любовь и станет ответом.
Затылок взорвался болью. Все чувства и мысли разлетелись на миллионы частей, абстрактной картиной озарив восприятие. Он уже не видел, как Эстер мотнула головой, мечтательно прикрыв глаза. До конца и не успел понять, что произошло…
Оковы рухнули, опора исчезла. Грудь нестерпимо сдавило, рвануло куда-то вниз, туда, где только что была кровать, а теперь открылась вечная бездна. Его кидало и крутило, сминало и выворачивало, обнажая сокровенное, вычищая личное и дорогое. Он летит. То вниз, то вверх, то замирая на месте, чтобы затем вновь устремиться куда-то. Темнота наполняется красками, а цвета тонут во мгле. Он видит равнину и обрыв, клочок суши, со всех сторон окруженный пропастью, жалкий островок, на котором нашлось место двоим. Мужчине и женщине. Они говорят, смеются и плачут, держатся за руки и нелепо смотрят друг другу в глаза. Ведь никто из них не может поверить обретенному счастью…
Он подлетает поближе. Мужчина кажется смутно знакомым. Сложно вспоминать, сложно думать. Женщина покидает свое место и садится рядом — теперь они вместе, едины. Пустое кресло медленно заполняет снег. Мужчина вскидывает голову и смотрит прямо на него, что-то говорит. Его губы шевелятся. А во внешности видится столько родных очертаний, что больше невозможно терпеть… Тьма разрывает пейзаж на лоскуты, сминает картину, как старый лист бумаги, оставляя уверенность лишь в одном — этого не было. Никогда не случалось. Женщина ничего не значит, мужчина никто. Островок суши тонет в небытие, становясь частью бездонной пропасти…
Серые стены налетают со всех сторон, снизу поднимается пол, сверху падает потолок. Ящик замкнулся. Детали вырисовываются постепенно: стеллажи, окно, дверь, столешница с ящиками и длинный стол по центру. На одном из стульев появляется старик. Он делает записи древней ручкой, слышен скрежет пера по твердой бумаге. Каждая новая буква стройна и точна, как штрих мастера, уникальна и в то же время подобна всем остальным. Раздается стук. Старик встает, открывает дверь, за которой видна лишь вечная пустота, говорит приветствие. «Ты должно быть Андрас, да?» Парень лет тридцати шагает в свет и нервно кивает: «Андрас Ланге, доктор Саммерс», — говорит
Стены смыкаются, пол летит навстречу потолку. Фигуры неизвестных людей сжимаются в точку и растворяются внутри тесного коробка.
Сюжеты мелькают один за другим, палитрой чувств и ощущений разукрашивая опустошенный разум. Он видит комнату, уютный сумрак которой обещает покой и защиту, слышит чей-то голос, приятный и нежный. Делает вдох. Тягучий воздух пропитан алкоголем и чем-то еще — неуловимым, мимолетным. Это не запах, нет. Совсем другое. Слово…
Свет вспыхнул и погас. Вокруг снуют тени, а холодный Голос грозно вещает из пустоты, и говорит он надменно, противно, источая вонь слепой власти и собственного превосходства. Невыносимый монолог звучит, а внимают ему пустые силуэты — оболочки, израненные и дырявые. Остатки живых душ. Голос обрывается, тишину оглашает смех. Дикий хохот, наполненный болью, ненавистью и отчаянием, разгоняет густые тени. Юноша, совсем молодой, сидит на земле и смеется. Его раны ужасно кровоточат, а он смеется. Багряная лужа ширится, а он смеется.
И Слово вновь витает в воздухе.
Время замедляет и ускоряет ход. Минута растягивается на годы, а декады сжимаются в секунду. Судно качается на свинцовых волнах, а впереди мелькает город, что знаменует спасение. Израненный человек смотрит в глубины и хочет прыгнуть, но Слово останавливает его, ведь надежда пока еще жива. Полотно реальности с треском рвется, и мир дрожит от цепочки взрывов. Нечто большое стремительно летит вниз, кто-то погибает сразу. Кто-то, кому исключительно повезло.
Слишком жесткого, слишком грубо. События, которых не было…
Затылок болит, но это привычка. Боль никуда не денется, ведь она неизменна. Она здесь, с ним, с самого первого дня, с первого вдоха. Он падает в пустоту, пролетая мимо комнаты, где весело смеются дети. Мальчик и девочка. Их будущее туманно, а прошлое не существует. Им дарован лишь миг во тьме настоящего, мгновение смеха и вспышка бессмысленной радости. «Я придумала, придумала!» — задорно кричит девочка. — «Вот! Читай!» Она сует скомканный листок мальчишке под нос и замирает с самодовольной улыбкой на лице. «Что это?» — озадаченно бубнит мальчик. — «Я не понимаю». Слышится громкий вздох. «Ты читать не умеешь? Здесь же написано…» Он злит ее специально — в моменты злости она забавно хмурится, иногда топает ножкой и мило трясет угольно-черными волосами. «Да вижу я. Здесь написано Кг… Кграц… Крацгер…» Девочка машет головой и беспомощно вскидывает руки. «Дурак ты, Ди! Вот же, читай. Кгеррецан!»
Это ее имя. Кгеррецан. Анаграмма. Дети исчезают в бездне, но Слово остается с ним…
Он зависает в недвижимой черноте, а боль не отпускает — вгрызается все глубже и глубже, извиваясь где-то внутри. Пауза тянется долго, так долго, что в итоге кажется вечной, и нет в ней ни звуков, ни цветов. Нет ничего. Он опускает глаза и видит свои руки, аккуратно двигает пальцами, сжимает и разжимает кулак, с удивлением отмечая странные ощущения — осязание. Успокаивающий холод струится по телу, вязко течет по груди, нежно обволакивая сердце, и устремляется к затылку. Невидимая длань заботливо толкает его и дарует желанное избавление. Боль уходит. Ярким светилом озаряется мир.