Плохие девочки не плачут. Книга 3

Ангелос Валерия

Касается воспалённой кожи.

Накрывает горло ладонью.

Сдавливает.

Не больно.

Сдерживая мощь, управляя моментом.

Даёт время привыкнуть и движется дальше. Прокладывает пылающий путь от груди к животу. Увлекает за грань, погружает в дымящийся котёл, пробирает до костей и глубже.

Дразнит, дурманит, добивает.

Скользит всё ниже и ниже.

До темноты в глазах, до горько-сладкой дрожи.

— Начинаю верить в Рай, — льнёт жадным

ртом к трепещущим устам. — В горячий, тесный, пульсирующий Рай.

Жалобно всхлипываю.

Пожалуйста.

Прошу, не останавливайся.

— Meine Schlampe, (Моя шлюха,) — обволакивает своим невозможным голосом, словно паук оплетает ядовитым коконом. — Meine Kleine. (Моя малышка.)

Не проникает.

Легонько поглаживает, едва дотрагивается кончиками пальцев, распаляет и доводит до исступления.

Отнимает жизнь с садистским удовольствием.

Невыносимо медленно.

По каплям.

— Богиня чёртова, — бросает хлёстко, сквозь рычание.

Грубо сминает.

Дёргаюсь как от удара.

Кричу.

— Моя, моя, моя, — шепчет точно заклинание, утыкается губами в висок, совершает контрольный выстрел: — Хочу тебя всю.

Бери.

Не жалей.

Пользуйся, применяй по назначению.

Давно твоя.

Want you harder.

Жёстче, сильнее, быстрее.

До полного затмения разума.

— Алекс, — выдыхаю судорожно, будто мольбу.

Перехватываю его ладонь, отстраняю от объятой пламенем плоти, крепко сжимаю.

— Стой, — заявляю сдавленно. — Н-не надо.

В тёмных глазах разверзается бездна порочных желаний.

Наверное, поздно менять правила.

Игра слишком далеко зашла.

Нельзя потушить огонь голыми руками. Нельзя совладать со зверем, почуявшим запах крови. Нельзя покорить неукротимую стихию.

Но всё равно рискну.

— Н-нет, — осекаюсь, сбивчиво повторяю: — Н-не так, н-не надо.

Ступаю на хрупкий лёд.

Опять шагаю по краю.

— Давай иначе, — настаиваю, обуздав обезумевший пульс, прибавляю: — Давай попробуем другой вариант.

Стараюсь воскресить в памяти ритмы испанской гитары.

Отключаю инстинкт самосохранения.

— Хочу тебя, — почти беззвучно. — Всего.

Сердце даёт перебой.

Жилы стынут.

Немею изнутри.

Однако не сдаюсь.

Делаю следующий ход.

— Хочу доставить удовольствие, — громче и увереннее. — По-настоящему. Никаких ограничений. Чтобы понравилось.

Шахматная доска безнадёжно устарела.

Чёрно-белых клеток явно недостаточно.

Будущее за импровизацией.

— Научи, — повелеваю требовательно.

Притягиваю его пальцы

ближе.

Вплотную, прямо к лицу.

Касаюсь языком, чувствую свой вкус.

Какое волнующее извращение, не оторваться.

Погружаю в рот, стараюсь взять глубже. Не разрываю контакт, не жмурюсь и не отворачиваюсь. Задыхаюсь от собственной наглости.

— Уже научена, — медленно произносит фон Вейганд, мрачно ухмыляется: — За один твой взгляд я готов убивать.

Замираю, напрочь позабыв о шальных провокациях.

Становится жутко.

Зябко и душно.

Липкая паутина оплетает тело, металлические крючья ворочаются внутри.

Так бывает, когда прыгаешь с большой высоты. А внизу не ласковые волны океана, внизу острых скал зубцы.

Отступать не имею права.

Никакой слабости.

Никогда и ни за что.

Раунд не завершён.

Ещё поборемся, ещё зажжём.

Прекращаю забавляться, однако руку не отпускаю. Сжимаю сильнее, не собираюсь никому отдавать.

Моё.

Только моё.

— Пускай живут, — бросаю насмешливо, стараюсь обратить пугающее признание в шутку.

Хотя отлично понимаю суть.

Понторезов здесь нет, ставки серьёзные. Любого человека найдут и доставят в лучшем виде. Целиком или по частям.

Стоит лишь заказать.

— Существуют дела поважнее, — соблазнительно улыбаюсь, мило интересуюсь: — Намёк улавливаешь?

Приподнимаюсь, льну к груди, игриво толкаю плечом.

— Уточни, — вкрадчиво заявляет он, сухо любопытствует: — Чем намереваешься заняться?

Выдерживаю паузу, пытаюсь придумать приличный ответ.

Эх, бесполезно.

Была не была.

— Намереваюсь отсосать, — выпаливаю на одном дыхании, нервно закашливаюсь и строго прибавляю: — По высшему разряду.

Н-да.

Не такой реакции я ожидала, излагая сокровенные фантазии и выворачивая душу наизнанку.

Фон Вейганд заходится в припадке безумного хохота.

Отстраняется, укладывается на спину и продолжает дико ржать.

Бесчувственный чурбан.

Мужлан неотёсанный.

Хам. Урод. Подонок.

У меня оскорбления заканчиваются, воображения не хватает всякий раз изобретать новые колкости.

Пожалей, имей совесть.

— Неужели всё настолько паршиво? — спрашиваю обиженно. — Это же не квантовая механика. Освоить можно.

Заворачиваюсь в изорванную простынь, целомудренно прикрываю наготу.

— Подвязывай издеваться, — замечаю сурово, насупившись, добавляю: — Нечего развивать во мне комплекс неполноценности.

Игнорирует.

Надрывается от смеха.