Плохие парни по ваши души. Книга 2
Шрифт:
В комнате пахнет жасмином и черным чаем.
Миднайт медленно идет следом за мной, и вдруг меня озаряет.
— Стоп! — говорю я громко, озадачивая провожающую. — А кто будет спать здесь?
Миднайт цокает языком. Женщина сумасшедшей красоты легко смеется.
— Вы оба, — отвечает она так, будто это само собой разумеющееся.
Девушка прикрывает за собой дверь прежде, чем я успеваю сказать, что это недоразумение, и меня с хитростным красавчиком из дождливого Лондона связывают только его злодейские цели. Но моя немая мольба
Миднайт ехидно посмеивается, оставляя багаж у кровати. Он плюхается на нее, раскинув руки.
— Похоже, нас считают парочкой.
Я фыркаю, разворачиваясь к нему исказившимся в брезгливой гримасе лицом.
— Не говори об этом с таким мальчишеством. Это. Совсем. Не. Смешно.
Я подхожу к нему и пытаюсь столкнуть с кровати.
— Я буду спать здесь. А ты можешь занять диван, — равнодушно вскидываю рукой в направлении софы из белой кожи.
— Прости, но на сегодня джентльменство отменяется. Кровать — моя. Я ранен, в конце концов. Прояви ко мне хоть каплю сочувствия.
Я пихаю его в плечо.
— Проваливай отсюда.
Борьба за невероятно мягкую, просторную кровать длится несколько минут, по истечении которых я одерживаю победу, сталкивая Миднайта на пол. Он падает с приглушенным звуком, постанывая от боли бормоча о том, что я самая безжалостная и бессердечная.
Поднимаясь с колен, блондин бросает на меня обиженный взгляд.
— Не вздумай приставать ко мне.
Я подтягиваю к себе ноги, сажусь по-турецки и закатываю глаза.
— Я скорее выколю себе глаза и лишусь конечностей, чем добровольно хоть пальцем до тебя дотронусь.
Миднайт морщится.
— Фу.
Он располагается на софе, заведя руку за голову, больше не предпринимая попыток донять меня своей дурацкой болтовней, и засыпает спустя час.
***
Я на носочках покидаю комнату, чтобы не разбудить Миднайта, и оглядываюсь по сторонам, оказываясь в длинном коридоре. Никого. Я следую по тому же маршруту, по которому мы пришли сюда, и безошибочно выхожу к огромному залу с колоннами-аквариумами. Здесь так же не оказывается ни одной души, но музыка по-прежнему заполняет пространство. Интересно, насколько большое это «убежище»? Неужели, все принадлежит тому мальчику? У него есть родители? Они наверняка должны быть и заправлять всем этим.
— Ты искала меня.
Я подпрыгиваю с черной статуэткой в руке, которую взяла, чтобы разглядеть поближе, когда раздается знакомый, ломающийся голос подростка. Боковым зрением цепляюсь за внезапно появившуюся, невысокую фигуру и едва не роняю вещь.
— О, эмм... — я ставлю статуэтку обратно на длинную полку. — Привет.
Как мне общаться с ним? Я совсем не умею ладить с детьми.
Что-то заставляет Ешэ снисходительно улыбнуться.
— Логично, что ты считаешь меня ребенком.
Вау. Он только что прочел мои мысли?!
Я открываю рот, но не в силах произнести ничего вразумительного
— Это, — мальчик поднимает руки, немного разведя их в стороны для демонстрации, — всего лишь тело. Очередное воплощение. Мой дух бессмертен, но человеческая плоть тленна и эфемерна. Душа способна реинкарнировать.
Ешэ пронзительно смотрит на меня, и я вижу в его взгляде невероятную, непостижимую мудрость, которую можно приобрести лишь со временем. Знания пережитого и детская невинность производят ошеломляющий эффект резкого контраста.
— Пройдемся? — предлагает Ешэ.
Я согласно киваю и следую за ним.
Прогулочным шагом мы следуем к большому бассейну, наполненному прозрачной водой.
Слабый свет настенных ламп отражается в ней, и мне безумно хочется нырнуть туда. Я так давно не расслаблялась. Мои мечтательные мысли прерывает Ешэ.
— Я чувствую, что ты обладаешь силой гораздо большей, чем думаешь, — задумчиво произносит он, сцепив руки за спиной.
Я вглядываюсь в его милый профиль, в абсолютно молодую кожу, лишенную морщин и недостатков подобного рода. Его слегка раскосые глаза приятны на вид, а губ при рождении коснулась завораживающая пухлость. Он выглядит, как чудесный, смиренный сын, о котором мечтают любые родители.
— Я думаю, что это — полный отстой, — я невесело усмехаюсь.
Ешэ только кивает и, выдавив понимающую улыбку, смотрит на меня.
— Дар восполняется болью — собственной и окружающих людей. Мы наделены уникальной, непостижимой возможностью использовать силу, данную нам, во благо. Многие даже не осознают, что их душа сияет ярче, чем у других. Они глушат этот свет, теряя очень многое.
Мы останавливаемся у самого края бассейна. Мальчик спешит сесть, он не опускает ноги в воду, но проводит пальцами по зеркальной глади.
— Однако мой дар рожден не светом. Я был проклят богами и благословлен тьмой. Но тьма, не разделяющая добра и зла, объединяющая начало и конец, стала путеводной звездой, приведшей меня к чему-то, что блаженнее и могущественнее света. Задолго до нашей встречи я знал, что мы встретимся. Я чувствовал тебя, потому что мы похожи, — Ешэ поднимает голову, чтобы взглянуть на меня. — В твоей душе пылает мрак.
Его голос мягок, а слова исходят с терпением и выдержкой, но от всего, что говорит Ешэ, я содрогаюсь. Меня бросает то в холод, то в жар от его уверенности в сказанном.
— Я не имею понятия, что скрывается за этой меткой, — продолжает подросток, — но я могу предполагать, что это проклятье куда хуже того, что несет собой клеймо.
Я машинально кошусь на свою руку. Ешэ же смотрит прямо мне в глаза, не мигая.
— Думаю, твое проклятие такое же могущественное, как и тот хаос, что живет внутри Тардеса.
Я нервно облизываю пересохшие губы, в сотый раз за несколько дней возвращаясь к тому, почему моя мать ничего не рассказывала о чертовом Тардесе.