Плохиш. Ставка на любовь
Шрифт:
– Знаешь, удары по голове бесследно не проходят, а теперь подумай, сколько раз тебе по голове мячом прилетало. Даже если там и были какие-то мозги, они…
Я не успеваю договорить, потому что Бессонов резко делает шаг и прижимает меня к стене рядом с доской.
– Отойди! – я пытаюсь его ударить, но он легко перехватывает мои руки и стискивает запястья. Его сила и напор пугают.
– Отпусти! – вскрикиваю я. – Ты тупой придурок! Пустое место!
Бессонов молча смотрит на меня. И выражение его лица не сулит мне ничего хорошего.
Я
Он сильнее меня, и, кажется, я его разозлила. Хотя губы Бессонова сложены в привычную ухмылку, его черные глаза сейчас пылают от ярости.
– Какая же ты до мерзости правильная, Блошка, – с обманчивой мягкостью тянет он. – Настолько хорошая, что аж тошнит. Так и хочется тебя испортить.
И вдруг впечатывается в меня жарким унизительным поцелуем.
Глава 7. Без логики
Меня еще ни разу в жизни не целовали. Конечно, я думала о своем первом поцелуе, о том, каким он будет и с кем, но даже в страшном сне мне не могло присниться, что это произойдет с человеком, от которого меня буквально трясет. С человеком, который обругал во мне все, что можно: начиная от фигуры и заканчивая характером.
И, наверное, поэтому я сначала даже не сопротивляюсь его горячим губам, прижавшимся к моим, потому что ни в одной вселенной не могло быть такого, чтобы Бессонов добровольно коснулся меня. Но спустя бесконечно долгую секунду я вдруг осознаю, что это все реально. И его широкая твердая грудь, прижавшая меня к стене, и его терпкий, какой-то непривычно мужской запах, и жаркое мятное дыхание, и наглый язык, размыкающий мои губы и проникающий в рот.
Он. Меня. Целует.
Это происходит на самом деле!
И вот тогда я начинаю вырываться: я дергаю руки, намертво стиснутые его пальцами, как кандалами, и возмущенно мычу ему в рот, потому что кричать не получается. В голове вспыхивает спасительная мысль о том, что надо заехать ему коленом между ног, но еще до того, как я успеваю это сделать, Бессонов вдруг разрывает поцелуй. Но не отпускает меня.
Стоит и смотрит своими бесстыжими глазами, которые сейчас потемнели так, словно в его зрачках клубится ночь. На губах нет привычной ухмылки. Наши лица все еще слишком близко, и я чувствую на своей коже его дыхание.
Мне жарко, мне страшно, и…как-то еще. Я не понимаю это чувство: оно незнакомое, странное, тянущее. Оно раздражает – точно так же, как и Бессонов.
– Отпусти, – хриплю я. Пытаюсь плюнуть ему в лицо, но не могу. Во рту все слишком пересохло, я и языком шевелю еле-еле. – Я не хочу! Не хочу!
– Думаешь, я хочу? – ухмыляется Бессонов и разжимает пальцы с таким видом, как будто ему противно было меня держать. – Считай это подарком на окончание школы, Блошка. Ничего лучше этого с тобой не случится. Можешь сказать «спасибо», кстати.
Я хватаю большую линейку, лежащую у доски, и швыряю ее в Бессонова, который, к сожалению, легко уворачивается.
– Что за чушь? –
– Не подойду, – скучающим тоном сообщает Бессонов. – Такие ледышки, как ты, вообще не в моем вкусе, Блошка. Девочка должна быть горячей и прикольной, а у тебя вечно выражение лица, как у старой училки. Спорим, к тебе ещё никто в жизни не подкатывал и это твой первый поцелуй?
– Нет! – яростно возражаю я, но щеки против воли вспыхивают.
– Да! – хохочет Бессонов. – А знаешь почему? Все просто боятся яйца отморозить об твою правильность.
Его слова бьют меня под дых и внезапно пробуждают болезненные воспоминания.
В прошлом году мне нравился Рогов. Не знаю почему, просто нравился. Я помогала ему с домашними заданиями, напоминала про долги, которые у него были по учебе, и даже один раз шла с ним домой из школы, когда у нас обоих был факультатив. Но на Четырнадцатое февраля валентинку и коробку рафаэлок от него получила Настя. А потом он при всех позвал ее на свидание, а потом рисовал сердечки под ее подъездом и таскал ей цветы. А я вынуждена была выслушивать Настины стоны о том, как ей надоел этот придурок.
За лето моя странная симпатия испарилась, и когда я пришла в сентябре в школу, то глядя на прыщавое лицо Рогова и его сутулую спину, никак не могла понять, что же в чем нашла. Но чувство обиды осталось. Меня и правда никогда не выбирали. И это действительно мой первый поцелуй.
Самый отвратительный поцелуй в мире! С самым бесящим меня самовлюбленным идиотом!
– Если ты еще раз протянешь ко мне свои грабли, я обращусь в полицию, – ледяным тоном говорю я и машинально растираю запястья, на которых остались красные следы.
– Капец ты грозная, – ухмыляется Бессонов. – Расслабься, у меня и без тебя целая очередь желающих.
– А ты им номерки выдаешь? – не удерживаюсь я. – Или как это все происходит?
Бессонов хмыкает и окидывает меня придирчивым взглядом.
– Блошка, ты мало того, что заучка и командирша, так еще и язва. Если не исправишься, то сегодняшний поцелуй будет у тебя и первым, и последним. Никто не захочет с такой связываться. И сисек у тебя опять же нет.
– Зато мозги есть! – вспыхиваю я. – В отличие от некоторых!
– Утешай себя этим, – покровительственно говорит Бессонов и идет к двери. А потом вдруг оборачивается и весело добавляет: – А на урок ты все-таки опоздала, Блошка!
И уходит.
А я все еще чувствую на губах фантомный вкус этого поцелуя. Мята, терпкость, жар… Это не было противно. Хотя должно было!
Я не понимаю, чего во мне сейчас больше: растерянности или злости. Стою какое-то время, прижав ладони к щекам, потом иду к окошку и бездумно смотрю в окно. Минуту, или пять минут, или десять – не знаю. Потом делаю длинный выдох, беру свою упавшую на пол сумку и выхожу в коридор.