Плохо быть мной
Шрифт:
— У тебя вид, будто ты только что с родео, где тебя забыли привязать к быку, — подмигнул мне водитель.
Я рассказал, что со мной произошло.
— Это «Золотые пули — сыновья разрушения», — со знанием дела изрек он. — Нью-йоркская группировка. — И переменил тему: — Иностранец? Как Нью-Йорк?
Я уловил, что для него «Как Нью-Йорк» совсем не то, что для меня.
— Никак не начну жить в нем, как хочется. Здесь своя жизнь, и никто не спрашивает, хочешь ли ты жить по-другому. Немножко как тусовка байкеров, а ты пришел туда на концерт «Ву Танг Клан». Или пристаешь
— Иди в такси, — дружелюбно посоветовал он. — Полностью оплачивает твои счета. У меня красавица жена, трое детей. Кругом шестнадцать. — Он замялся. — Только есть одна вещь. — Он повернулся к отверстию в плексигласе и проговорил полушепотом: — Я никогда не изменял жене. — Он выжидательно посмотрел на меня.
— Ну да, — согласился я.
— Тебе не кажется это странным? Жениться на ней в восемнадцать и ни разу не изменить? Все мои друзья пустились во все тяжкие. Они меня ругают. Говорят, жизнь проплывает мимо. А мне, понимаешь, совсем не хочется ей изменять.
— Твои друзья сами не рады, что этим занимаются, — перебил я его. — Их жизнь к этому обязывает. Как светских персон, которые должны посещать вечеринки.
— Что делать, если я ее люблю, — оправдывался он. — Но мне все время говорят…
Он остановил машину. Я расплатился и пошел домой. На душе было хорошо после этого разговора. Я почти забыл про метро.
* * *
Сижу на кушетке напротив лифта в Манхэттенском центре реабилитации умственно отсталых и непонятно чего опасаюсь. Я не опасаюсь чего-то конкретного. Я опасаюсь абсолютно всего. Мне кажется, что со времени моего приезда в Нью-Йорк жители и даже здания в нем повзрослели на несколько лет и от меня требуют того же. Мне кажется, что повзрослели даже клиенты. И поэтому я испытываю трепет, как перед экзаменом, к которому не только не готов, а который уверен, что провалишь. Смотрю, как клиенты входят в центр и рассасываются по коридорам. Я побаиваюсь даже их.
— Почему ты делаешь так много детей? — Джамал доброжелательно подталкивает в бок клиента, с которым выходит из лифта. — Сколько их у тебя? Десять? Двенадцать?
У парня напрочь отсутствует затылок, вместо глаз щелочки с портретов Модильяни. Ума не приложу, как он мог добиться того, о чем говорил Джамал.
Ко мне подходит Безумный Денни. Беспечно садится рядом со мной, спрашивает, не забыл ли я, что мы договаривались пойти после работы рисовать мелом на задах нью-йоркской тюрьмы. Я согласно киваю. Безумный Денни поднимается.
— Пора, Миша, — бросает он на ходу.
— Я сейчас, — говорю я и остаюсь сидеть на кушетке.
И сижу, пока все клиенты не расходятся по классам, а коридор погружается в тишину. Мне неспокойно.
— Я сейчас, — говорю вполголоса уже самому себе.
А пока отправляюсь в рабочий центр, стою около столов и поправляю клиентов, если они что-то сделали неправильно. Они должны оборачивать книги в суперобложки и складывать их в стопки. Мы записываем количество обернутых книг, и к концу месяца клиенты получают свои
Атмосферу можно назвать спокойной, если не считать Даниэллу, которая безостановочно движется по зале, сообщает всем, что ее зовут Даниэлла, и спрашивает, как зовут их. За время работы в центре я научился забывать о том, что среди клиентов в любой момент может вспыхнуть драка. Потому, наверное, так бесстрашно всех и разнимаю. Сейчас здесь так тихо, что самого клонит в сон. Единственные хлопоты доставляет Нехилый Джонни, который с каждой обернутой книжкой спрашивает меня, что ему делать дальше. Передо мной и Джонни семь стопок уже обернутых книг, и про каждую он спросил, что ему с ней делать.
— А что мне теперь делать? — спрашивает, только что закончив оборачивать сто двадцать пятую книгу.
— Надо раскрыть переплет, Джонни, и надеть на него суперобложку, — терпеливо объясняю я.
— А потом?
— Потом положить книгу вон в ту стопку.
Смотрю, как он, высунув язык, возится со сто двадцать шестой.
— А что мне теперь делать? — бодро, не скрывая удовольствия, поднимает он на меня глаза, когда с ней покончено. Я вспоминаю, как работник Амаду пару недель назад приставал к клиенту. Допрашивал: «Зачем ты убил сына Билла Косби?». Тот нервничал и оправдывался. Тогда мне шутка показалась жестокой, но сейчас она дает мне зеленый свет.
— Читай, — отвечаю.
— Что? — опешил он.
— Все книжки, что в стопке. Все, которые ты обернул, тебе надо их прочитать.
Глаза Джонни испуганно забегали.
— Я не могу. Как это «читай»? Их так много!
— За что тебе платят зарплату, Джонни? Двадцать пять долларов на дороге не валяются. Начинай прямо сейчас.
— Привет. Как тебя зовут? Меня зовут Даниэлла, — услышал я за собой привычное сопение и низкий голос.
— Не стоит, Даниэлла, — повернулся я к ней.
В этот момент раздался душераздирающий вопль и гулкий стук об пол. Джонни бился на полу в эпилептическом припадке. Его лоб был разбит в кровь.
— Нет! — крикнул он истошно, и изо рта пошла пена.
— Дайте сюда карандаш, — выплыл из-за моей спины Джамал и склонился над ним, чтобы засунуть между зубов. Сгрудилась толпа. Я отошел в дальний угол зала. Стоял и ждал, когда кто-то скажет вслух, что я спровоцировал припадок Джонни.
Появилась медсестра Латиша. Она несла себя не торопясь, величаво. К этому времени Джонни успокоился и лежал неподвижно. Латиша нагнулась над ним, неодобрительно сложив губы. Сквозь рубашку просвечивал ее необъятный бюст. Она подняла глаза и встретилась с моими.
— Миша, не знаешь, что случилось? — Перехватила мой взгляд, направленный ей на грудь, и неуютно поежилась. — Кто-нибудь может помочь его поднять? — недовольно бросила в пространство.
Вместе с Джамалом и Амаду я помог Джонни усесться на стул. С легким стоном он раскрыл глаза.
— Ты понимаешь, где ты? — спросила Латиша с легким раздражением в голосе. — Узнаёшь меня?
— Да, — Джонни посмотрел на Латишу невидящим взглядом.
— Кто я?
— Ты стукач, — медленно произнес Джонни белыми губами.