Площадь диктатуры

Евдокимов Андрей

– Ты поплыл по течению?

– Скорее направлял то течение, которое меня понесло. В детстве я любил осушать лужи. Да, да не смейся! Особенно весной, когда тает снег. Я рыл канавки и пускал в них кораблики. Чем быстрее текла вода, тем было интереснее. И, пожалуй, ты права: я представлял, будто это настоящие реки, и я плыву на корабле, - Горлов ощущал, что говорит несвязно и едва сдерживался, чтобы не закрыть глаза.

– Ты совсем спишь, - наконец заметила Лариса.
– Боренька! Если бы ты знал, как я не хочу

тебя отпускать!

– Давай попробуем, - сказал Горлов.
– Давай попробуем друг друга не отпускать. Мне почему-то кажется, что сегодня особенный день, и все получится…

Он встал и пошел искать официанта. Тот сидел за столом в подсобном помещении и пил чай.

– Здесь рядом гостиница "Репинская". Можешь устроить на ночь два номера: один для меня с водителем, другой для дамы?
– спросил Горлов.
– Правда, дама забыла паспорт.

– А ваш и водителя?
– поднявшись, попросил официант.

– Лучше обойтись без этого, - решил Горлов.

– Двести, - оглянувшись, прошептал официант.

– Бери! Здесь по счету, а остальное - тебе!
– Горлов достал бумажник и отсчитал семьсот рублей.
– Захвати в номер яблок, апельсинов и так далее, сам знаешь.

– Отнести в тот, где вы с водителем?
– подмигнул официант, но заметив недовольный взгляд Горлова, стал серьезным.
– Минут через десять. Я скажу, чтобы пока мороженое и кофе принесли.

– Володя, переночуем здесь. Иди с товарищем, он по дороге все объяснит, - позвал Горлов шофера и, дождавшись, когда они уйдут, вернулся к столику.

Официант все устроил и через четверть часа они перешли через двор в гостиницу. Номер на пятом этаже был обычным: две кровати, разделенные тумбочками, два стула, стол, на котором едва помещался поднос из ресторана рядом с треснувшим и пыльным графином.

– Представляешь, горячая вода течет, - сказала Лариса через открытую дверь ванной. Потом раздался шелест падающей воды. Горлов постоял у окна - там было черно, только вдалеке, у самого горизонта вспыхивал и вновь зажигался маяк. Он решил полежать и, раздевшись, забрался под одеяло, но крепко заснул, едва коснувшись подушки.

– Стало рано светать. Скоро будут белые ночи, - сказала Лариса, заметив, что он открыл глаза. Она сидела на соседней кровати, укутавшись в одеяло, и ела яблоко.
– И лето! Ненавижу осень и зиму. Кругом мрак и непогода. Лица кажутся желтыми и зелеными, и люди, будто во сне, будто спят на ходу.

– Иди сюда, - еще не совсем проснувшись, позвал Горлов. Не опуская с плеч одеяло, она перешагнула к нему и, прижавшись, прошептала:

– Я всю ночь ждала, когда ты проснешься… - он не дал ей договорить, и спустя мгновенье она счастливо засмеялась.
– Господи, какой ты колючий, как наждачная бумага, как глупая наждачная бумага…

* * *

– Нагулялась? Где ж ты

всю ночь пропадала?
– спросила свекровь, услышав, как открылась дверь.

– У подружки, - удивляясь, что совсем не смущается, соврала Лариса.
– Посидели, выпили шампанского.

– С чего вдруг?

– У меня все в порядке! Я прошла обследование в институте Отто и совершенно здорова. Врач сказала, что мне рожать и рожать!

– Это дело! А то мой Колька весь извелся. Приходит - из себя черный, уходит - зеленый, лицо - словно из болота вынырнул.

– С детьми подождем. Я летать буду, я еще летать хочу.

– Вижу, что не налеталась! Экая у тебя подружка! Посмотри в зеркало: глаза-то бесстыжие, да шальные, как из-под хорошего мужика только что вылезла.

– Все-то вы видите, Евгения Васильна, - легко рассмеялась Лариса.
– И почему я раньше не знала, что вы добрая?

– Потому что дура, в голове ветер, и жизни не знаешь. А я всегда дочку хотела, но не получилось. Среди мужиков жила, так без внучки и помирать придется, - уходя, беззлобно проворчала свекровь.

– Чуть не забыла, тебе из отдела кадров звонили. Если до послезавтра не привезешь заявление, уволят по статье, - крикнула она из кухни.

– Фигушки им, а не заявление! Не дождутся! Здорова я, Евгения Васильна, здорова, как… Как, не знаю кто!
– зайдя следом, воскликнула Лариса.

– Как кошка недраная, вот, как кто!
– буркнула свекровь, и Лариса, не удержавшись, чмокнула ее в щеку.

– Иди, мойся, сейчас пирог вынимать стану!
– смущенно отворачиваясь, сказала Евгения Васильевна.

* * *

– Что вы мне эти бумажки тыкаете? Почему я должна верить вашему заключению, а не себе и не врачам из Свердловки?
– кричала на Ларису врач-гинеколог. Ее лоб покрылся испариной, она то и дело вытирала его марлей, а на щеках выступили красные пятна.

– Но вы меня только осмотрели, и в Свердловке - тоже. А в институте Отто провели полное обследование и эту… - Лариса замялась, забыв, как называется эта штука, которую вводили ей внутрь.
– Я же принесла полостную, - кажется она так называется?
– фотографию. Мне говорили, что по ней даже первокурсник может сказать, что никакой болезни у меня нет.

– Хоть десять фотографий и справок принесите, к полетам не допущу!

– А кто может допустить? Главный врач может?
– чувствуя, что спорить бесполезно, спросила Лариса.

– Главный врач может! Идите к нему, он решит ваш вопрос, - врачиха сразу успокоилась и, вложив Ларисины бумаги в ее подшивку, велела медсестре, чтобы та позвала следующую.

– Отдайте, пожалуйста мою справку, - вставая, попросила Лариса.

– Она останется в вашей истории болезни, - снова занервничала врачиха.
– Идите, не мешайте работать!