Плозия
Шрифт:
Когда он вновь лег на спину, тяжело и прерывисто дыша, я высвободил руку из его руки, затем пережал ему рот и нос и придавил затылком к полу. В последний раз его ослабевшее тело, используя все оставшиеся ресурсы, напряглось и пробудилось, следуя главному инстинкту – выжить. Эти ужасно долгие секунды были неумолимо просты, быть может, самые простые секунды в жизнях нас обоих. Но тут я понял, что происходящее является для меня такой же обыденностью, как и материальные предметы вокруг, очевидные в своем назначении вне зависимости от отсутствия воспоминаний об опыте моего взаимодействия с ними. Грубо говоря, я знал, как работает радиоприемник, не помня ни единого раза, когда бы им пользовался. Также я знал, что убиваю и как убиваю, даже больше: что при этом испытываю и
Нет, тут было что-то другое. Я чувствовал, как смерть текла по моим пальцам, пока жизнь покидала бьющееся в последних конвульсиях предсмертной агонии тело старика. И тут, когда мое равнодушное убийство подходило к своему завершению, я вспомнил. Вспомнил, как убивал, но куда более эмоционально, вспомнил, как чья-то жизнь прекратилась по моей вине. Тогда я хотел убить и не хотел этого, тогда все было сопряжено с чувством бесконечной ярости и боли. И вдруг, одновременно с этим не оформленным, но ярким воспоминанием, давшим контекст моему прежнему убийству, я ясно понял, что не могу ничего не испытывать в связи с этим. Странно: как если бы мой мозг вдруг вспомнил, что не принадлежит психопату.
Я резко убрал руки от лица уже обездвиженного старца, с ужасом осознавая только что произошедшее. От чего он умирал? Умирал ли он вообще? Вдруг его можно было спасти? Или хуже: вдруг то, как он ушел в итоге, оказалось куда болезненнее той смерти, которая его ожидала без моего вмешательства? Его глаза были прикрыты, рот полуоткрыт, его лицо ничего не выражало, в то же время служа неопровержимым доказательством совершившегося только что убийства.
Я сидел рядом с бездыханным телом, не в силах ничего сделать или даже сказать. Солнце скрылось за горизонтом, чтобы освободить место для тьмы. Внезапно в общей комнате с характерным щелчком включился свет.
– Что тут происходит? – спросила медсестра, которую я прежде никогда не видел. Она вошла не с той стороны, откуда я, а из какого-то другого входа в глубине комнаты, где я на моей памяти еще не успел побывать. Она стояла в двух шагах от меня с выражением испуга на лице в, казалось, некотором оцепенении.
– Я…я…– начал было я, когда за спиной медсестры послышался шум приближающихся шагов, за своей спиной я услышал похожий, доносящийся из бесконечного коридора. Вместе с шагами был гул переговаривавшихся голосов, вскоре гул превратился в членораздельный говор в уже непосредственной близости от меня. Это был весь персонал клиники, ну или его второй эшелон: медсестры, санитары, даже уборщики – все, кроме врачей. Когда все они вошли в комнату и сгрудились вокруг меня и мертвого старика, говора уже не было. Наступило гробовое молчание.
– Что произошло? – спросил санитар, тот самый, который вел меня под руку к врачу утром. – Он мертв?
Вновь мной завладела спокойная расчетливость:
– Я проснулся в своей палате, пришел сюда и нашел его тут одного, он задыхался и умирал, вокруг не было никого, чтобы помочь, я не знал, что делать и подошел, я был с ним рядом до его последнего вздоха.
На какое-то время вновь установилась тишина, никто не нашелся с ответом, так что я решил удовлетворить свое любопытство:
– Где все были? Почему он был один?
Наконец, медсестра, та, что первой вошла в комнату, подала голос:
– Пациент поднял шум, напугал других больных и скрылся. Весь персонал клиники сосредоточился на его поисках и на том,
– Ну хватит, – перебил санитар-надзиратель командным голосом, – думаю, вам стоит вернуться в палату, а о нем мы позаботимся, – сказал он, имея в виду убитого мной старца. Затем он жестом приказал двум своим коллегам помочь, и те с готовностью подошли ко мне, чтобы взять под руки, поднять и отвести в палату, однако я вежливо отстранился:
– Я думаю, что смогу идти сам, спасибо, – сказал я и неспешно поднялся с пола, а затем направился к коридору, из которого пришел. Никто не стал мне препятствовать, все лишь молча провожали меня взглядом, видимо, несколько сбитые с толку произошедшим. Не могу сказать, что мне не были знакомы их ощущения. Пока я шел к палате под пристальным наблюдением персонала желтого дома, думал о том, что пациентом, поднявшим шум, скорее всего, был Вергилий. Более того: вероятно, все это произошло во время очередного моего обморока. Не имея возможности пойти куда-то еще, я открыл дверь своей комнаты, бросив последний взгляд на коридор, чтобы еще раз убедиться в его невероятной протяженности.
Как только дверь закрылась, я наткнулся на нечто, приведшее меня в крайнюю степень удивления: на моей кровати сидел голова-горшок или «Вергилий». На его лице была странновато-застенчивая улыбка, и, как только наши взгляды встретились, он приложил палец к своему рту и тихим голосом произнес:
– Они не должны знать, что я здесь. – произнесено это было столь тихо, что я, можно сказать, прочел фразу по губам, догадавшись о ее содержании из контекста.
С минуту постояв подле двери, я все-таки решил приблизиться к незваному гостю, пока тот, в свою очередь, поднялся с моей койки и подошел к центру комнаты. Я не успел вымолвить ни слова, как он уже положил правую руку мне на плечо и легким движением развернул к кровати, указывая на пространство под ней левой рукой. Сгустившиеся сумерки ничуть не мешали что-либо разглядеть, ибо в комнате горел свет электрических ламп на потолке, включившийся, видимо, автоматически, что наводило на мысль о возможной перспективе вечернего обхода. Правда, насколько бы ярким ни был свет ламп, увидеть, что находилось под койкой, куда указывал Вергилий, не представлялось возможным. Тем не менее, не дожидаясь какой-либо внятной реакции с моей стороны, он двинулся вперед, обеими руками приподнял кровать, под ней оказалось отверстие. Отверстие было достаточно большим, и трудно было представить, откуда оно возникло и как его еще не обнаружили, но я не стал акцентировать внимание на этих деталях, просто приняв их как данность.
Вергилий обернулся ко мне, все еще придерживая кровать, и кивком головы пригласил спуститься в дыру. Какое-то время я не реагировал, размышляя над тем, куда она могла вести, учитывая, что моя палата располагалась на третьем этаже. Однако совсем свежие воспоминания о бесконечно длинном коридоре, убийстве, да и вообще всем, недавно случившемся, заставили меня решиться на этот сумасбродный шаг.
Глава 8.
Как ни странно, спустившись в непонятную дыру в полу, я оказался на лестнице, ведущей куда-то вниз. Как если бы ни второго, ни первого этажа просто не было или, быть может, конструкция здания была крайне необычной. Впрочем, бесконечный коридор за дверью моей палаты вполне гармонировал с этим любопытным открытием.
За спиной я услышал характерный скрип пружин на кровати, которую, очевидно, опустили на место, а также звук приближающихся шагов, последовавший за ним. Вергилий достаточно быстро поравнялся со мной, что было совсем не удивительно, учитывая мой неспешный темп продвижения в неизвестность в практически полной темноте, за исключением слабого свечения, исходившего откуда-то снизу.
– Ну что же ты, смелее,– весело проговорил голова-горшок громким шепотом. Сказав это, он прошел вперед, вприпрыжку спускаясь по ступенькам. Мне ничего не оставалось, кроме как следовать за ним.