Плозия
Шрифт:
Глава 4.
Я пытаюсь придумать, с чего бы начать, и вдруг понимаю, что история сама складывается в голове. Все, что нужно, – просто начать говорить. Все мельчайшие детали и подробности моих снов дорисовываются в памяти сами по себе, как если бы они оттуда никуда и не исчезали. Никакого удивления нет, только воодушевление перед предстоящей исповедью, в которой я, как оказалось, так нуждался все это время.
– Итак, – начинаю я, – помню, как мрак и серость заволокли мое тело. Я не чувствовал своих конечностей, потому как ощущал себя всего лишь частью общего потока, но не отдельным существом. Это сладостно-мучительное ощущение длилось, казалось, целую вечность, прежде чем я обнаружил себя в помещении
Пока я говорю, в памяти все отчетливее прорисовываются детали. Вскоре я уже не в общей комнате психиатрической лечебницы, но на улице, наполненной людьми. Я иду по ней, куда-то направляясь. Заблудился и одновременно нашел себя. Меня переполняет эйфория: я вернулся в свой мир. Наконец-то чувствую себя на месте. Люди вокруг, я их не контролирую, я абсолютно убежден, что они живут своей жизнью, никак не связанной с моей. Чтобы проверить это, я останавливаю прохожего.
– Прошу прощения, – говорю я, но он игнорирует меня и идет дальше, я обращаюсь к следующему, – извините. – тот останавливается. Мужчина средних лет в типовом деловом костюме смотрит на меня оценивающе и немного сверху вниз. – Могу я поинтересоваться, куда вы направляетесь?
Он смотрит на меня подозрительно и, немного погодя, произносит:
– На работу. А почему вы спрашиваете?
– Просто интересно, извините за беспокойство, – говорю я, улыбаясь, после чего иду дальше. Мужчина какое-то время стоит на месте, недоумевая, глядит мне вслед. Я иду, потом начинаю бежать, незнакомая улица захватывает меня. В какой-то момент, переполненный эйфорией, я решаю посмотреть на свои руки. Я смотрю на них и узнаю, но в то же время понимаю, что никогда особо не смотрел на них до этого. В голову приходит мысль посмотреть на себя в зеркало, но вокруг нет зеркальных поверхностей, и я просто иду дальше.
Проходит несколько секунд, прежде чем я начинаю слышать назойливый истеричный свисток:
– Стойте! Стоять! – я оборачиваюсь, чтобы увидеть бегущего в мою сторону постового. Его рука лежит на рукоятке пистолета, пока что по-прежнему лежащего в кобуре на поясе. Я останавливаюсь и даю ему приблизиться.
– Руки на виду! – призывно-визгливым тоном восклицает постовой. – Выверните карманы, только медленно! – пока он говорит все это, я задумываюсь о том, что этот человек явно не знает, что ему делать – вид у него совершенно потерянный. Пистолет он уже успел выхватить и трясущимися руками направить на меня, я обращаюсь к нему максимально спокойным голосом:
– Извините, могу я поинтересоваться, в чем, собственно говоря, проблема?
–
Я решаю, что, что бы ни сказал сейчас, сделаю только хуже, а потому просто молчу, давая шанс ситуации разрешиться самой. В конце концов, если это мой сон, рано или поздно придется проснуться.
– Эй! Псс! Эй, ты! – голос из толпы, женский голос, до боли знакомый. Я обегаю взглядом зевак, начинаю крутить головой, в какой-то момент забываю о полицейском и своих руках, которые должны оставаться поднятыми. Я ищу в толпе лицо, слышу приглушенные крики, а потом чуть громкий хлопок, сопровождаемый ощущением острой боли в спине и груди. Не имея сил держаться на ногах, я начинаю заваливаться и пьяными шагами перемещаюсь туда-сюда, чем пугаю многих людей, некоторые из которых успевают картинно упасть в обморок. Мое внимание полностью переключается на моего убийцу, который, похоже, сам в ужасе от содеянного. Пистолет его смотрит дымящимся дулом в землю, рот полуоткрыт, как у идиота, в глазах тупой страх осознания. Это последнее, что я фиксирую в этом мире перед падением. Глаза открыты, а простреленное сердце все еще бьется. Через несколько секунд я понимаю, что вижу именно его на фоне голубого неба прямо перед своим носом. Кто-то держит его в вытянутой руке.
– Это твое, похоже, ты обронил, – говорит знакомый голос, я пытаюсь приподняться, чтобы посмотреть на нее, но она сама оказывает любезность и наклоняется, чтобы я мог ее разглядеть. – И тут ты не справился, бедный простофиля, а сердечко-то беречь надо, – произносит она, улыбаясь, и кладет мне мое сердце в ослабевшую руку.
Последние мгновенья этой жизни я провожу, лежа посреди городской улицы, окруженный зеваками и застреленный простофилей-постовым. Мои глаза постепенно закрываются, а кровоточащая мышца в руке перестает пульсировать.
Когда я вновь открываю глаза, обнаруживаю себя на полу общей комнаты психиатрической лечебницы, на меня смотрит старик, просивший рассказать о снах, санитар, голова-горшок и пара пациентов, которых я до этого никогда не видел.
– Ну что, ты как? – спрашивает Вергилий.
– Отвали отсюда! – прикрикивает на него санитар-надзиратель, после чего обращается ко мне, – идти можешь?
– Да, – говорю я, немного погодя.
– Хорошо, сейчас мы отведем тебя к доктору, пошли, вставай. – санитар берет меня под руку, откуда не возьмись появляется еще один, берущий меня под другую.
– А что случилось? – спрашиваю я.
– Ты отключился, пока рассказывал, – говорит старец.
Меня ведут по длинным лабиринтообразным коридорам к нужному кабинету. Я уже ожидаю увидеть знакомое лицо главврача, пока меня подводят к самой двери. Санитар стучит свободной левой рукой, одновременно поддерживая меня правой, хотя я уже несколько раз промямлил, что в помощи не нуждаюсь, ведь ноги-то у меня не атрофировались.
Дверь открывается, передо мной девушка-доктор.
– Проходите, – произносит очень красивый голос. Меня слегка подталкивают, и я говорю:
– Правда, парни, можете меня не поддерживать, я справлюсь. – руки отпускают меня, когда я уже переступаю порог кабинета, и за мной закрывается дверь. Леди-врач смотрит на меня и улыбается:
– Прошу, присаживайтесь, – говорит она, указывая на небольшой диван, стоящий у стенки. Я сажусь. Она садится в кресло, стоящее напротив дивана в центре комнаты, – итак, о чем вы хотите поговорить?