Плозия
Шрифт:
– А вдруг те жизни, которые мы переживаем и те истории, которые помним, не продукты нашего воображения, а реальные факты, просто в иной версии происходящего? Ведь реальностей может быть бесконечное множество, соответственно, мы имеем множество воплощений в каждой из них, и иногда восприятие одного воплощения переливается к другому. И вдруг мы просто путаемся в том, в какой реальности находимся? Так что, если кто-нибудь когда-нибудь назовет вас сумасшедшим, не верьте им, ведь они всего лишь продукт иной реальности, иного мировоззрения. У нас нет имен, нет национальностей, четких политических
Поскольку я только пришел, моментально оказываюсь в поле его зрения:
– Ааа! Вот и наш мессия, наш пророк, наш духовный наставник! – он спрыгивает с табуретки, проталкивается через толпу своих «последователей» и подходит ко мне с выражением неподдельного воодушевления на лице.
– Что тебе нужно? – механически говорю я. От этого голова-горшок несколько оторопевает, но быстро приходит в себя и говорит:
– Откуда столько агрессии, милейший? Всего лишь хочу пожать вам вашу драгоценную руку! – с этими словами Вергилий аккуратно хватает меня за правую кисть и очень трепетно, но в то же время активно ее трясет. Подобно тряпичной кукле, я не сопротивляюсь, просто пуская все на самотек, как если бы от меня ничего не зависело, и почему-то все больше утверждаюсь в мысли, что так оно и есть.
После ритуала долгого рукопожатия голова-горшок разворачивается лицом к толпе пациентов, которую он же тут и собрал, кладет мне правую руку на плечо, левую как бы обращает к народу и произносит:
– Дамы и господа, хочу представить вам человека, которому удалось покорить пространство и время! – некоторые из «зевак» явно не совсем понимают, что происходит, другие радостно и бессмысленно улыбаются, а парочка после его слов пребывает в настоящий истерии, напоминая тинейджеров-поклонниц при виде кумира-рок-звезды. И вновь ассоциация, появившаяся в голове, приводит меня в смятение: четкое ощущение того, что действительность, в которой я сейчас, не подразумевает возможности наличия подобных воспоминаний и ассоциаций. Когда же я сюда попал? Кем я до этого был? Почему я абсолютно ничего не помню?
В это время, пока в свойственной ей специфической манере беснуется толпа сумасшедших в общей комнате, Вергилий поворачивается ко мне и говорит:
– Что это с тобой? Опять хочешь в обморок грохнуться? – его голос как будто слегка приглушен, как будто продирается сквозь помехи на радиоволнах. Я хочу посмотреть ему в глаза и осознаю, что не могу сфокусировать ни на чем взгляд, словно на глазных яблоках образовалась какая-то пленка, которую нельзя стряхнуть.
Земля уходит из-под ног, ощущение нереальности захлестывает с головой. Когда успело случиться так, что я попросту перестал что-либо понимать? Это «когда» только еще больше сбивает с толку. Наконец, окружающие шумы, муть в глазах и полная неразбериха в голове делают свое дело: я падаю на колени, в отчаянии хватаясь за голову, пока Вергилий, склонившись надо мной, очевидно, обеспокоенный, пытается привести меня в чувство своим потерявшим былую силу голосом. Ведь он не знает, что я не слышу его. Он не
Вскоре в грандиозную какофонию приглушенных звуков врывается новая группа шумов, назойливая и рассерженная. Перед глазами уже одни размазанные пятна, различающиеся между собой только оттенками цветов. Если толпа сумасшедших под руководством головы-горшка приобретает в моем восприятии бежевый оттенок, то новые линии-пятна-мазки обладают раздражающим белым цветом, который, однако, не освещает ту темную пучину, в которую я потихоньку проваливаюсь, по ощущениям будучи лицом на холодном грязном полу.
Звуки полностью отсечены, я погружаюсь в абсолютную тишину и покой, при этом сознаю все со мной происходящее. Я сознаю и то, что мое зрение отключилось, а также рисую вполне логичную картину в своем воображении, кое-как объясняющую все случившееся, по крайней мере, за последнее время. Очевидно, я был введен в состояние какого-то гипноза своим «лечащим врачом», которая также могла подвергнуть меня воздействию каких-то психотропных веществ. Все это в купе с моим непростым состоянием привело ко всем случившимся со мной «перипетиям». Чуть позже я, по-видимому, стал свидетелем того, как Вергилий или «голова-горшок» поднял путч среди психов, чем вызвал беспокойство персонала клиники, явившегося мне в виде белых красок на полотне импрессиониста. Но о каком логическом объяснении может идти речь? Какой смысл пытаться его найти, или, напротив, только этим мне и стоит заниматься?
Очухиваюсь я на стуле. Комната постепенно приобретает контуры, я не был здесь раньше, хотя, кто его знает, может и был. Рядом стоят еще стулья с пациентами на них, они образовывают круг, в центре которого еще один стул, на котором сидит незнакомый мне человек в халате врача. Групповая терапия.
– Итак, давай, Антон, твоя очередь, как прошел твой день? – голос врача, он обращается к человеку, сидящему справа от меня. Тот молчит. – Ну же, скажи что-нибудь, ты должен говорить, если хочешь поправиться.
Какого черта происходит? Как я здесь оказался? Я почти высказываю свое недоумение вслух, но вовремя вспоминаю о том, что это место не подразумевает недоумения. Также я вспоминаю о том, что его можно выразить не только словами, и, вполне возможно, своей мимикой и непроизвольными движениями я уже успел себя выдать. Центровой смотрит прямо на меня – так и есть:
– А вы, вы тут новенький, ничем не хотите поделиться? – через его слова сквозит улыбка, которую он еще не успевает изобразить лицевыми мышцами. Подумать только, один сеанс с психиатршей, и я уже не переношу улыбок.
Пытаясь сойти за своего, я решаю отмолчаться. Но под пристальных взглядом доктора, а также всех пациентов вокруг, включая Антона, который представляет собой нечто зажавшееся и будто бы сморщенное, смотрящее на меня как-то искоса-сбоку, я понимаю, что это бессмысленно.
– Пожалуй, мне нечем поделиться, – говорю я.
– Ну, как это нечем? – удивленно произносит врач. – А что же насчет инцидента в общей комнате? Что вы можете сказать об этом?