Плозия
Шрифт:
На какой-то момент все в этом странном помещении замолкает, не слышно ни звука. И я говорю:
– Каком инциденте?
Кажется, доктор ждал этого ответа, потому что он улыбается и говорит:
– Хотите сказать, вы не помните? Позвольте спросить, как вы тут оказались?
Я молчу, не зная, что ответить, а потом мной овладевает спокойное безразличие:
– Я не помню. Кажется, я потерял сознание в общей комнате.
–
Я не отвечаю, что я должен на такое ответить? Врач пристально смотрит на меня, его глаза лучатся добротой и весельем, он чем-то напоминает Робина Уильямса. Стоп. Актер, актер в кино. Еженедельный вечер фильмов. Общая комната с телевизором.
Тот постовой с трясущимися руками – сцена из «Крепкого орешка 3», какие откровения, о боги. Пока вся комната, обращенная ко мне, молчит, на моем лице непроизвольно происходит почти трагическая смена выражения: с недоумения на осознание.
– Прошу прощения, похоже, вы куда-то ушли, не так ли? – спрашивает добрый доктор.
– Мне нужно выйти, – говорю я.
– Зачем?– спрашивает Центровой. – Здесь тебе незачем выходить, здесь ты можешь расслабиться, говори все, как есть, все, как ты чувствуешь, не думай о том, каким бредом это может казаться, просто говори, мы здесь для этого, это безопасная территория.
– Почему я должен вам верить? – с легким чувством отвращения к кажущейся мне «киношности» этой фразы произношу я.
– Потому что мы не оттуда, – говорит доктор, указывая пальцем наверх, я пребываю в недоумении, пока он не произносит: – смотри, куда я указываю.
Я слежу взглядом по направлению его пальца вверх и вижу нечто невообразимое там, где должен быть потолок. Свое лицо, приплюснутое, как будто прижатое к прозрачному стеклу. Точнее, одна половина лица приплюснута, а другая нет – как если бы я смотрел на себя, распластанного на полу, с перспективы пола, вернее, пространства за ним. Иными словами, как если бы пол был чем-то вроде стекла в камере допросов, какие часто показывают в фильмах про полицейских.
– Что… как? – спрашиваю я.
– Как я сказал, это безопасная территория. – говорит доктор, улыбаясь. – Здесь ты можешь высказать все, что у тебя на душе, не боясь осуждения.
– Но я и не боюсь осуждения, – отвечаю я. – Просто я сам не знаю, что у меня на душе.
– Так позволь помочь тебе в этом разобраться, – спокойно произносит терапевт.
– Извините, все вы – что, продукт моего воображения? – неуверенно произношу я.
– Ты можешь так думать, если хочешь. На самом деле, ты сам выбрал форму групповой терапии. Возможно, тебе предпочтительнее находиться в группе, потому как ты не доверяешь своему лечащему врачу.
– Это не лишено смысла, – говорю я.
– Итак, – начинает доктор, – о чем хочешь поговорить?
Глава 6.
– Прежде всего, почему я здесь?
– Вопрос очень всеобъемлющий,
– А какие еще следует задавать? – парирую я, чем веселю его.
– И то верно, – отвечает психопсихолог. – Что ж, пожалуй, ответить можно так: ты там, где ты, потому что сторонишься упорядоченности, а самые неприятные нам вещи – это, как известно, те, без которых мы не можем обойтись. Поэтому ты упорядочиваешь то, что вызвал своим протестом против упорядоченности.
Я молчу, взвешивая все сказанное, и…
– НЕТ! – вскрикивает Антон. Это происходит так неожиданно, что я чуть не падаю со стула.
Центровой психопсихолог начинает смеяться, я смотрю на него, все «пациенты» вокруг тоже смотрят, он говорит:
– Антон только что тебя спас. Понимаешь?
– Нет, – честно отвечаю я.
– Не надо делать то, что ты делаешь.
– Что именно?
– Скажи мне одно: почему первым твоим вопросом не был вопрос о твоем прошлом или даже о твоей памяти, если уж на то пошло?
Я ничего не отвечаю, все меньше что-либо понимая или даже пытаясь понять. В эту секунду врач одобрительно кивает:
– Мир не компьютерная система. Не пытайся постичь истину разумом, ее можно только почувствовать.
– И что же мне – не думать вовсе? Да и разве чувства не лгут?
– Не лгут, если они не поверхностны. Ложь – прерогатива интеллектуального восприятия, а мир слишком велик, чтобы объять его человеческим умом.
– Подразумеваете, что есть ум, который на это способен, но не человеческий?
– Вот опять, ничего такого я не говорил, да и не могу сказать, потому что не знаю. Суть в том, что в настоящий момент тебе важнее пытаться понять не мир, а себя. Пойми, что как живому организму с биологическими свойствами тебе не стоит сейчас мыслить себя в контексте бесконечности. Ты не здоров. Ты не твердо стоишь на ногах, ты заблудился. Для начала, приди в норму, а после ступай, куда считаешь нужным.
– То есть принять все, меня беспокоящее, как должное? Смирение – это ответ на все вопросы? – я вдруг понимаю, что очень загорелся разговором, забыв обо всем своем смятении и даже о необычности обстоятельств самого разговора.
– Нет, смирение не то, что тебе нужно, – говорит Центровой. – Тебе нужно спокойствие, будь открыт обстоятельствам, которые превалируют сейчас в твоей жизни, потому как они уже тебя беспокоят и не отпускают, довлея над тобой, как дамоклов меч. Они важнее для тебя сейчас, в глубине твоей души это так, иначе они не мучали бы тебя, позволив оставаться там, где ты обитал раньше. Не думай о природе Космоса и Вселенной, о природе тех или иных реальностей, сейчас это не важно. Потому что сейчас все свое внимание ты должен сфокусировать на своем недуге, то бишь на разгадке причин твоего пребывания там. – психопсихолог указывает на непотолок. – Ты пытаешься подавить это, отвлекаясь на вопросы природы вещей, которые в данном случае слишком всеобъемлющи и неуместны.