Плясать до смерти
Шрифт:
— Настя!
— Что, отец?
— Ты как оказалась здесь?
— В смысле?
— Ну… как узнала?
— А! — злобно произнесла. — Этот! Дозвонился в Елово!
— Настя! Что значит «этот»? Он все же твой муж!
— Вот именно! — ухватилась за слово. — «Все же»!
— Даже если сейчас тебе нравится не он, то и его нельзя с грязью смешивать. Он же тоже человек. А благодаря нашим чувствам и есть пока жизнь на земле!
— Да уж!
— Настя!.. А ты на чем приехала?
— А! — На лице ее снова всплыла та блаженная улыбка,
Если смеялись так, то почему… высадил? Так бы и ехали всю жизнь. Настя уловила это, прокомментировала несколько смущенно:
— Он в Москву уехал! В Москву пригласили его…
— В Москву, — пробормотал я.
Настя вдруг обиделась, резко вскочила, глаза ее засверкали.
— Отец! Я и не рассказываю тебе ничего, потому что бесполезно! Только усмехаешься!
Давно что-то не усмехался.
— Полезно, Настя, полезно. Вот что. — Я тоже поднялся. — Собирай, Настя, манатки свои и поехали отсюда! Давай.
Псы вдруг дружно завыли. Клоуны! Да, ребята, вы не влезаете в вагон! Но откуда они всё знают? Может, они бывшие люди, превратившиеся в собак, поэтому понимают, что с ними сделать хотят? Но не зря же их в псов превратили — наделали бед! Особенно один из них отвратителен: тело круглое, почти без волос, а морда маленькая, острая, злобой вспыхивают желтые глазки. Помесь собаки и свиньи. Гиена. Другой — черный тощий гигант.
— Вот, — показал я на них, — во что, Настя, превратилась твоя жизнь! Был Рикашка, а теперь — это. Давай! Уезжаем.
Оскалив клыки, на меня с рычанием пошли. На Настьку оглянулся: довольна! Королева псов!
— Нет! — гордо вымолвила. Тут внимание переключилось ее. С кухни вместо грохота посуды, все затихающего, пошли уже новые, более ласковые звуки: блям-блям. Пришла волна терпкого «аромата степи».
Настя метнулась туда: вот где для нее главное происходит. Раздался буквально рев:
— Ты что себе позволяешь? «Отыскала»! Это мое!
Потом доносились лишь кряхтенье, сдавленные ругательства. Борьба! Я сидел, откинувшись и прикрыв глаза. Где ты, счастье мое, куда закатилось? Может, как раз уехать мне, раз я всем тут мешаю?
Тут из кухни выплыла Нонна, рухнула на стул. Уступила, стало быть, более сильным рукам? Впрочем, ей это уже неважно: свое она взяла. Давно не видал я такого ее взгляда! Только в самые страшные дни, которые, как я тупо надеялся, уже позади. Вернулось! Глаза мутные и в то же время полные ненависти. Ко мне? Ко всему! Вылечили, едрена мать!
Долго с ненавистью смотрела на меня. Проникла, стало быть, в мою подлинную суть! Потом отвернулась.
— Настя! — хрипло произнесла.
— Что?! — Настя, издевательски кривляясь, вышла из кухни.
— Сигарету дай.
— Обойдешься!
Убью обеих! Глаза — что у этой, что у той! Я метнулся на кухню. Но Настя опередила меня. Какое-то короткое бряканье — и нету ничего. Если не считать грязи и вони на полках и столах.
— Дай! —
— Что?
— Сама знаешь.
— Н-нет! — стиснула зубы.
— Ну тогда…
— Что?! — уже хулигански, издевательски.
— Тогда я уеду.
Взгляды наши слились. Но не соединились. Да. С этой труднее будет. Характер у нее!
— Ну так давай! — сказала и отвернулась.
Ладно. Хоть одну вытащу!
— Вставай, ты! — Нонну схватил за ее хрупкие плечики, встряхнул, поднял. Эта хоть легче!
— Д-давай! — пихнул ее к двери. — Прощай, Настя.
Ответа не последовало.
На улице эта вдруг уперлась:
— Н-н-не поеду!
— Ид-ди! — что есть силы пихнул. Пролетела несколько метров, заплетаясь ножками, но устояла. Балерина!
— Ид-ди! — снова пихнул. Специально на проезжей части ее не придержал: может, машина ее собьет и хоть как-то это кончится? Но — объезжали. При этом, конечно же, материли как могли. Тогда я решил собою заняться: шел напролом — пусть тогда меня собьют и так все решится? Не хотели связываться, объезжали. Не все еще в таком маразме, как мы.
Удивительно долго мы переходили: время будто растянулось. И я глядел на все как бы издалека, с сомнением и удивлением: не может со мной такого быть. Однако случилось. Невысокий бордюрчик, тротуар.
Глава 8
Долго не было ничего нового, месяцев шесть. По телефону Настя уверенно (но чаще, как правило, заплетаясь) рассказывала нам про каких-то бесчисленных своих «учеников» — история живописи, литература.
— Откуда ты это можешь знать, Настя? — пытался добродушно смеяться. — И потом, мне кажется, у тебя далеко не Эрмитаж! — Это уже злая издевка.
— Что значит — откуда знаю? — надменно произнесла. — Я же закончила государственный университет.
— Настя! — уже в отчаянии. — Ну мне-то хоть!..
— Что, отец?
Время от времени она появлялась у нас (занять денег), но как-то вскользь: «ехала по делу, оказалась вблизи». И поскольку обоим неловко было глядеть, быстро разбегались. В последний ее заезд не выдержал, все же сказал (растолстела ужасно — глаза бы не видели):
— Настенька! Ты хоть пива не пей! Выглядишь страшно!
— Я не пью, папа! — почти с настоящей болью выкрикнула она. Слезы блеснули. Бедная наша!
Казалось бы, так и устаканилось: мы будем давать деньги, она толстеть. Бывают же неудачные жизни. И среди них, как ни странно, оказалась моя. Наша. Что ж, надо смириться, терпеть! Привыкнем.
Но это — не с Настей! Она все доводит до «совершенства наоборот». Как мы с ней в школе еще пересочиняли, смеясь: «Во всем мне хочется дойти до самой жути!» Дошли.
Очередной наш звонок — и на фоне привычного нам, как шум дождя, голодного собачьего воя и уверенного Настиного баса (ученики, мол, задерживаются) вдруг чей это воспаленный вопль? Голос до боли знакомый. Не наш ли «артист»?