Пляска в степи
Шрифт:
— Да я уж смекнула, — она ответила ему с грустной, всепрощающей улыбкой. — Ты ступай, а я буду молить великую Макошь, чтобы смиловалась над нашей княгинюшкой. Пока князя не было, она о нас тут радела. И никто, никто и слова худого про нее теперь не скажет!
До терема Горазд дошел уже по темноте.
Закончились вечерние трапезы, и люди укладывались спать. Везде, кроме княжьего подворья. Там все застыло на месте, словно он и не уходил никуда. Князь терзался, шагая вдоль стены бани. Изредка он стискивал кулаки и заставлял себя медленно их разжимать. Близко к нему подходить никто не решался, все поглядывали издалека. Чеслава топталась на
Нехорошие, ядовитые шепотки ползли по подворью. Уж больше суток провела княгиня в бане, и даже присутствие знахарки делу не помогало. Ни знахарка, ни распахнутые настежь двери да крышки сундуков, ни развязанные узелки на одежде.
Шептались, что она ослабела и уже никого не узнает. Что нужно князю решить, кого он оставит в живых: жену али дитя.
Горазд смотрел на бледную до синевы Чеславу, в кровь искусавшую рассеченные шрамом губы, и тоскливо вспоминал, как лишь нынче утром был он счастлив, разглядев издалека ладожский терем.
Интерлюдия. Князь
Никогда прежде он не знал беспомощности.
Когда догадались о задумке Святополка, когда не нашли ни его, ни хазарского воеводу в их разгромленном стане, он знал, что должен делать. У него была дружина — израненная, потрепанная, но готовая следовать за своим князем всюду, куда бы он ни приказал. У него в руке лежал меч, и он намеревался обрушить его на голову младшего брата. И они бросились в погоню. И едва-едва не опоздали, еще бы сутки, и было бы уже поздно. Но все же они поспели и ударили святополковскую дружину в спину. Смели и поглотили оторопевших кметей своим натиском.
И даже когда на его глазах умер пестун, заменивший ему отца, он все еще знал, что должен делать. Он был должен одолеть врага, и они одолели.
А потом Будимир рассказал, что ранним утром они отправили женщин из терема по воде — спасаться от неминуемого разграбления Святополком терема. И среди убитых, раненных и плененных не досчитались княжича, и его более сговорчивые дружинники клялись всеми Богами, что видели, как он скакал от терема прочь. Мимо леса. К реке.
Руки князя повисли вдоль тела, как плети, и он едва не выронил меч. Успел перехватить за одно мгновение до несмываемого позора. Он смотрел на святополковских прихвостней, которых они допрашивали, слышал позади себя негодующий рев Будимира, и не мог пошевелиться. Тело отяжелело, в груди закончился воздух.
Вот тогда впервые Ярослав познал, что такое беспомощность.
Он бросился в погоню, даже не смыв с себя кровь, но в голове билась лишь одна мысль: поздно, поздно, поздно. Далеко ли могли уплыть бабы да мальчишка на тяжеленной, неповоротливой лодке? Много ли времени надобно конному воину, чтобы их настигнуть? Сложно ли ему будет их одолеть?.. Пощадит ли их Святополк?
Цепочка воинов потянулась за князем из терема, хотя уже стемнело, и солнце давно зашло. Они искали женщин и Святополка в темноте, искали на обоих берегах, на реке и в густом лесу. Яростная пелена застилала Ярославу глаза, и он жалел, что не прислушался к бурчащему дядьке Круту и не убил младшего брата много, много раньше. Он виноват в том, что его жена с нерожденным дитем и дочерями в одиночестве бежит от Святополка, ища спасение на реке. Он допустил это. Он не желал идти против Правды, не желал рубить сгоряча головы — и вот каким боком вышла его милость.
Когда
И слово, данное самому себе, князь, вестимо, сдержал. О Звениславе коли и думал, то мельком, в суете да спешке.
А когда они разбили хазарское войско, и закончилась битва, то впервые помыслил о том, как в терем вернется, и там его встретит улыбчивая, радостная княгиня. Встретит, как и провожала — на крыльце, вместе с дочерями. И глаза у нее будут сызнова блестеть, но уже не от сдерживаемых слез.
Еще князь подумал, что поспеет и поглядит, как появится на свет его сынишка.
Когда бросились в погоню за Святополком, то сызнова Ярослав запретил себе вспоминать жену. Как она там под приглядом лишь дядьки Крута... Он знал, что воевода скорее сам навстречу мечу шагнет, чем отдаст терем, и не сомневался, что ладожская дружина продержится столько, сколько сдюжит. И потому лишь подхлестывал коня и гнал своих людей все быстрее и быстрее.
Нынче же совладать с собой Ярослав не мог. Он снова мчался за своим младшим братом, снова загонял коня и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Сколько слез пролила Звенислава, вышивая ему рубахи в те седмицы, когда объявил он, что отправится в степь бить хазар. Как храбрилась и старалась не плакать, когда вышла провожать его на крыльцо. Как улыбалась, накрывая ладонями едва приметный живот... Как спала, с носом закутавшись в пушистые меха.
Не уберег. Не уберег.
Следом за первой женой, которую он толком не знал и не помнил, он не уберег и вторую. Ни жену, ни детей.
Они мчались вперед, и ветер свистел у него в ушах, и звучали громкие голоса людей, выкрикивавших имена женщин, но ничего из этого не могло заглушить внутреннего голоса Ярослава. Грудь разрывалась от сдавленной ярости и гнева. Он представлял для младшего брата тысячу смертей и казней, хоть и знал, что даже коли разрубит его на куски, это не поможет, случись что со Звениславой.
А потом они наткнулись на лодку на берегу и жавшихся друг к другу беглецов, и у Ярослава отчаянно закололо в груди, и сердце забилось в дюжину раз быстрее. Он себя не помнил, пока плыл в ледяной воде на другой берег, пока обнимал жену и дочерей — замерзших, грязных, перепуганных, но живых. Они льнули к нему, мокрому и холодному, и ревели каждая в три ручья, а он и не помнил, был ли когда-нибудь счастливее. Уж всяко не после ратных подвигов.
Несколько спокойных седмиц отмерили ему Боги. Несколько седмиц, пока совершали обряды над павшими, пока допытывались правды у пленных, пока славили выживших храбрецов. До вечера, когда в горнице Звенислава рухнула ему на руки, скорчившись от боли и вцепившись ладонями в тяжелое чрево.
Уже сутки минули с того мгновения. Вошло и зашло весеннее солнце, ночь сменилась днем и снова ночью, а его жена все еще томилась в бане, и его сын никак не хотел рождаться. Он даже велел разыскать знахарку и привести ее в терем, хотя и клялся раньше, что не допустит, чтобы она к Звениславе приблизилась, когда наступит ее срок. Еще и осерчал на жену, узнав, что да дозволила Зиме Ингваровне вернуться и остаться в тереме, пока он сражался с хазарами. Выбранил княгиню. Обидел.
Теперь же был готов в ноги кланяться, лишь бы знахарка Звениславе подсобила.