Пляска в степи
Шрифт:
— Какой? — хохотнул тот, что помладше. — Немало их тут нынче собралось.
— Ладожский...
— Жив-живехонек!
Горазда успокаивающе потрепали по плечу, растревожив раны под повязками, но он улыбнулся блаженной улыбкой и прикрыл глаза. Теперь-то можно было и помереть.
Когда он проснулся в третий раз, то сперва не поверил. Еще подивился: бывают же какие чудеса на свете, во сне еще один сон видит!
Но сидевшая подле него Чеслава оказалась самой что ни на есть настоящей. С перевязанной рукой и уставшим, осунувшимся лицом, она упиралась здоровым локтем
— Ты живая... — протянул Горазд, спросонья не сообразив, что воительница его услышит.
Она посмотрела на него обеспокоенно, походя приложила прохладную ладонь к горячему лбу. Потом поправила сползший на грудь плащ, которым он укрывался, подтянула его повыше, к шее.
— Тебе память отшибло? Головой ударился? — спросила требовательно, и Горазд, едва придя в себя, порадовался, что про румянец можно будет сказать, что он от ранения.
— Нет вроде. Не отшибло, — все таким же хриплым голосом прокаркал он.
Обеспокоенность Чеславы никуда не исчезла.
— Тогда дивишься чего? — продолжала она допытываться. — Али не помнишь, как беседы со мной вел?
Горазд не помнил. Разве ж говорил он с кем-то, когда тот хазарин его порубил?.. Он мыслил, ему все, что потом было, во сне привиделось.
— Водицы хочешь?
— Нет... расскажи, что... что приключилось, — слова давались ему с трудом. Горло изнутри обжигало всякий раз, как заговаривать пытался.
— Войско мы одолели, — Чеслава задумчиво смотрела вдаль прямо перед собой. — А об остальном тебе знать не надобно. Лекарь велел спать — вот и спи.
— Почем знаешь, что он велел? — уже в полудреме пробормотал Горазд.
Даже такой короткий разговор и впрямь из него все силы высосал, и он снова почувствовал жгучее желание закрыть глаза.
— Так все лекари велят, — ответ воительницы донесся до него словно из тумана — приглушенный и далекий, как и она сама.
Под вечер пришел к нему сотник Стемид. Горазд проспал ведь день, не почувствовал даже, как осматривал его лекарь, как заставил проглотить горький отвар и напоил потом прохладной водицей. Во сне было ему хорошо: ничего не болело, глотку не разъедал при каждом слове огонь.
Выглядел сотник Стемид так, что на погребальный костер краше кладут. Посмотрел на Горазда сверху вниз, а потом неловко, без прежней резвости опустился рядом с ним на одно колено и вложил в руку что-то прохладное, шершавое. Силился кметь смекнуть, да не вышло. Даже пальцы толком сжать не сумел, так, огладил слегка.
— Твоя доля в добыче. Князь велел отдать, — скупо пояснил Стемид улыбнулся. Раньше на щеке появлялась у него лукавая ямочка, нынче же одни жилы да кости там были. — Теперь точно помирать не смей.
— Откуда добыча? — Горазд попытался приподнять голову и поглядеть на мешок, в котором прощупывались монеты, но зародившаяся в груди боль тотчас откинула его назад, и еще долго он не мог отдышаться, и лежал, обливаясь холодным потом.
— Резвый какой, — со стариковским неодобрением пробурчал Стемид. —
— Как же вы поспели... — подивился Горазд.
— Ты ж какой день спишь уже, — сотник добродушно рассмеялся. — У лекаря одна радость, что хворый такой смирный попался. Сказано ему спать, он и спит.
— Так сколько ж прошло уже? — даже боль чуточку от любопытства притупилась.
— Третий день, как сеча закончилась, — сотник задумался о чем-то своем.
— А князь как?.. — и хоть помнил он слова Чеславы, а спрашивать о самом главном было боязно. — Все с ним ладно?
— Уж не переживай, — Стемид хмыкнул, но сразу же посерьезнел. — Мстиславич сказал, ты ему жизнь спас.
Горазд по макушку залился жарким, алым румянцем. Смущенно, насколько хватило сил, покачал головой. На сотника даже взглянуть не посмел, до того ему сделалось неловко. И чего князь выдумал... какой там спас! У доброго кметя князь один на один с полоумным хазарином и не оказался бы!
— Вовек тебе не забудем, — помедлив, Стемид нашел и похлопал его по руке поверх плаща.
Горазду хотелось задать ему еще с дюжину вопросов, но мысли у него все еще путались, и перед глазами все плыло. И Стемида он вроде видел, а вроде казалось, что сызнова спит, и все ему чудится. Потому, устало вздохнув, он прикрыл слезящиеся глаза и ничего больше не спросил.
Ему все казалось, что и Чеслава, и Стемид словно не говорили ему о чем-то важном. Коли одолели они хазарское войско в сече, то отчего же так хмуро глядели по сторонам воительница и сотник? Немало добрых кметей навечно осталось лежать в степи, то правда. Но мертвым — мертвое, а живым — живое. По павшим горевали, но и победу никогда не забывали славить. А нынче до Горазда не доносилось ни звука.
Кмети не пили заздравные чарки, не выкрикивали в необъятный простор княжеские имена, не гремели мечами о щиты. Не драли глотки, славя друг друга. Даже лошади, и те, казалось, ржали тише обычного. Эта повисшая вокруг тишина пугала, и, чем светлее становился у Горазда рассудок, тем чаще он об этом задумывался.
Что-то было не так. Да, хазарское войско они одолели, но особой радости ни князю, ни кметям это не принесло. На другой день после того, как Стемид отдал ему кожаную мошну, набитую богатствами, Горазд убедился, что не напрасно терзался сомнениями.
В стане поймали хазарскую девку, неведомо как оказавшуюся в Степи. Поймали, когда пыталась она зарезать князя. Курам на смех! Но девка, захлебываясь в своей ненависти, сжигаемая изнутри злобой, рассказала о том, чего никто из них не знал. Может, кто-то и догадывался, но верить не хотел. Слишком уж невероятно звучала правда. Слишком уж страшной она была.
Сам Горазд, вестимо, ничего не слыхал. К нему пришла Чеслава. Как оказалось — попрощаться. Она-то и поведала о том, что наговорила хазарская девка. И на одно короткое мгновение захотелось Горазду закрыть глаза и провалиться в спасительный сон, чтобы ничего не слышать и ни о чем не знать. Он струсил, когда воительница рассказала, что нашелся княжич Святополк, которого и след простыл после сечи.