Пляжная музыка
Шрифт:
Я расхохотался, чувствуя прилив любви к братьям, и энергично поплыл. Несколько минут мы молчали, и меня раздирали противоречивые чувства: я ощущал одновременно восторг и грусть. Мы были настоящими местными парнями: хорошими пловцами и умелыми рыбаками, выросшими и возмужавшими в доме, наполненном тайными страхами, и детство наложило на каждого особый отпечаток. Нас окружало темное облако, сотканное из недоверия и искажений. Смех для нас был и оружием, и вакциной.
Вода струилась по моему телу, как холодный шелк. До сих пор я не знал такой чистой, животной наготы. Я прислушивался к болтовне братьев и с каждым их словом становился все ближе к ним. Глядя на них, я видел недостатки, которые принес с собой в свою взрослую жизнь. Как и у меня, у них был вспыльчивый характер, и тем не менее все мы сохраняли доброжелательность по отношению к окружающим в ущерб себе. Все мои братья были ершистыми,
Мы махали людям на берегу, а течение несло нас вперед. И моим братьям, так же как и мне, не хотелось, чтобы этот день кончался. Мы по очереди рассказывали друг другу разные истории, и братья, так же как и я, доходя до излюбленных подробностей в своих рассказах, уточняли, когда это было. Подробностями этими, точно экзотическими пряностями, каждый сдабривал слои своих историй. Братья были мальчиками с Юга и знали, в какой момент следует прибавить жирку, так чтобы мясо зашипело. Их голоса расцветали вокруг меня, и мне нравилось звучание южной речи. Братья перебивали друг друга, перекрикивали один другого, а мы все плыли по реке, той, что когда-то пела нам колыбельную. Я слушал речь моих братьев, похожую на вечерний дымок, вслушивался в их приятный выговор, с мягкими, как у котенка, рыкающими согласными и гортанными гласными. Слова родного языка падали нежно, точно капли росы.
Я плыл по воде, ведущей к отцовскому дому, в маленькой братской армаде, понимая, что на следующий день самолет унесет меня в Европу, к дочке, но эта неделя, проведенная здесь, уже успела изменить течение моей жизни. Я чувствовал неразрывную связь с рекой, с городком, с открытым вечным небом, со всем, что окружало меня.
Моя дочь не знала ничего и никого из того, что необъяснимым образом было для меня жизненно важным. Завтра я вернусь домой, расскажу Ли обо всем, что видел, слышал и чувствовал, открою ей свое сердце и попрошу ее, выросшую без матери и мечтающую о материнской ласке, простить меня. Я увез ее от того, чем мы оба с ней были. Я отдал ей все, за исключением Юга. Украл у нее визитную карточку.
На следующий день Майк Хесс и Ледар отвезли меня в аэропорт Саванны, и я дал согласие на участие в проекте. Майк подловил меня в минуту слабости, когда я снова влюбился в собственную историю.
Глава семнадцатая
В годы, которые я называл своим детством и которые были освещены для меня каким-то безумным и в то же время прекрасным светом, я рос в трехэтажном доме с множеством помещений, постепенно влюбляясь в непрактичных архитекторов, создавших альковы и странные комнаты, достаточно большие, чтобы в них растворялись дикие ссоры родителей. Я был нервным мальчиком, и потайная лестница была моим любимым местом. Отец же любил юриспруденцию и хороший бурбон, а потому к дому относился равнодушно. Но мама дышала этим домом, вбирала его в поры своей кожи, знала его наизусть, до последнего дюйма, и даже разговаривала с ним весной в пору генеральной уборки. Для моего отца дом был местом, где он мог повесить шляпу и пальто и где держал коллекцию книг, но для матери это был дар, посланный ей Небесами.
Дом был построен в 1818 году в стиле, называемом теперь уотерфордским: солидный оштукатуренный землебитный фундамент, обращенные на восток веранды, которые в самые жаркие летние дни ловили прохладный ветерок, поднимавшийся с реки.
Просторные комнаты, высокие потолки, пропахший нафталином и кедром чердак, забитый поломанной мебелью, коробками, старыми шторами и способный в минуты опасности дать укрытие маленькому детскому городку. В руки Джонсона Хэгуда и Люси Макколл дом попал совершенно случайно.
Нам рассказывали, что самого начала брака родители наши вели себя словно два наступавших друг на друга циклонических фронта. В их союзе не было ни малейшей гармонии. Источником тревожной информации стала для меня говорливая бабушка Джинни Пени, любившая намекать на то, что моя мама свалилась с телеги с капустой, каким-то образом околдовала моего невинного отца и притащила к алтарю. Возможно, приняв во внимание именно снобизм Джинни Пени, отец привез мою мать Люси в Уотерфорд уже как свою законную жену, еще даже не успев назвать родителям ее имя. Ни один житель Уотерфорда даже слыхом не слыхивал о Люси, тем более о ее родителях, при том что для южанина нет ничего важнее происхождения, а происхождение ее было выдумано от начала до конца с того момента, как отец
В детстве я мало что об этом знал и собрал по кусочкам обрывочные сведения уже после госпитализации матери, когда у нее обнаружили лейкемию. Источники информации были разными, но главным стала сама мать. Рак позволил ей прямо взглянуть на прошлое во всей его неприглядности. Люси не была ровней моему отцу, к тому же он был слишком красив. Она увидела прекрасный шанс изменить предсказуемую и безрадостную жизнь, а потому не раздумывая ухватилась за него. Поскольку у нее не было семейных корней, для достижения цели она использовала свое яркое воображение. Люси сочинила автобиографию, а так как Джонсон Хэгуд на это повелся, впоследствии повторяла ее, когда рассказывала о себе, слово в слово.
Отец сказал родителям, что женился на Люси О’Нил, танцовщице из Атланты, совершенствующей свое мастерство в кордебалете. В 1947 году в Атланте не было балетной труппы, но откуда отцу было знать этот культурологический факт. Люси О’Нил отличала поразительная красота, естественно возникшая из грязной генной лужи, огороженной предупреждающими знаками. Но именно ее фигура притягивала взгляды всех мужчин, так как эти удивительные изгибы иначе как соблазнительными назвать было нельзя, и это слово взрывалось на языке сладостью тропического фрукта. Я всегда подозревал, что отец женился именно на сексапильных формах женщины, а что представляла собой эта самая женщина, понятия не имел. Он знал, что она не слишком образованна, но ему даже в голову не могло прийти, что она попросту безграмотна. Она подкупила его яркостью и свежестью натуры. На самом деле он женился на Люси О’Нил, чтобы досадить своей матери, и преуспел в этом сверх всяческих ожиданий. Джинн Пени Синклер-Макколл назвала невестку «настоящим отребьем», как только увидела Люси.
Однако бурлеск-шоу — не самый плохой университет для шестнадцатилетней девушки, которой не было необходимости ходить в школу, чтобы получить диплом за знание мужчин. В ее мире женщина должна была понимать азбуку похоти, и азы этой науки дались ей на редкость легко, так что она успешно смогла применять ее на практике. Люси всегда имела преимущество перед прилизанными и изнеженными женщинами, которых впоследствии встречала в Уотерфорде, потому что знание мужчин у нее шло снизу, а не сверху. Она знала только тех парней, что, накачавшись пивом, визжали и требовали, чтобы она сняла лифчик, и совали ей в трусы долларовые банкноты. И совсем не знала мужчин в смокингах, рассуждавших на званых вечерах о стихах Сидни Ланьера [89] . Взгляд ее на мужчин был односторонним, но нельзя сказать, чтобы неточным: мужчины были пленниками своих гениталий, а женщины — хранителями ключей от рая. Ее теории относительно отношений между полами были откровенными до грубости и анималистическими, причем она осталась им верна до конца своей жизни. Когда на вечерах она шла мимо беседующих мужчин, все женщины в комнате следили за ней со злобным изумлением. И хотя Люси не отличалась особой утонченностью, никто лучше ее не понимал сути дела.
89
Сидни Ланьер (1842–1881) — известный американский поэт, писатель и музыкант; принимал участие в Гражданской войне на стороне Конфедерации.
В первый же день знакомства с Джонсоном Хэгудом Люси придумала для себя прошлое, сказав, что она единственная дочь почтенных родителей из Атланты. Выросла она в Бруквуд-Хиллз, на Палисейдз-роуд, в доме номер 17, построенном в тюдоровском стиле. Ее отец был партнером в юридической фирме «Кинг энд Сполдинг», единственной католической фирме в городе, и занимался трастовыми фондами, а мать Кэтрин по материнской линии происходила из рода Сполдингов, и оба ее родителя были прихожанами церкви Святого сердца. Кэтрин стала первой католичкой, вступившей в юниорскую лигу Атланты. Оба родителя погибли под колесами поезда возле Аустелла, когда Гарнер О’Нил попытался проскочить под закрытым шлагбаумом.