Пляжная музыка

Конрой Пэт

— Даже и не знаю, это пять центов или миллион долларов.

— Считай, что у тебя один доллар, ба, — ответила Ли.

— Какой умный ребенок, — удивилась Люси. — Если девочка разбирается в цифрах, то за нее можно не волноваться.

— Ты прекрасно выглядишь, мама, — сказал я. — Ремиссия пошла тебе на пользу.

— Два месяца я была лысой, как свинья, — призналась она. — Если у тебя завалялись лишние деньги, вкладывай их в парики, не прогадаешь! У тебя прекрасные волосы, Ли. Совсем как у твоей мамы.

— Спасибо, ба, — поблагодарила Ли.

— У меня в чемодане много

подарков для тебя. Больше, чем моей одежды, — сообщила Люси. — Все в Уотерфорде прислали тебе подарки, так как хотят сказать, что с нетерпением ждут тебя обратно.

— Двадцать седьмого декабря, — заявила Ли. — Мы вернемся в Уотерфорд вместе с тобой. Тебе очень понравится Рождество в Риме.

— Ли, а помнишь, как я любила тебя, когда ты была еще крошкой? — спросила Люси, прижимая к себе внучку.

— Я совсем не помню Южную Каролину, — призналась Ли. — Пыталась, но у меня ничего не получается.

— На следующее лето я привлеку тебя к работе на острове Орион. Будем спасать от истребления морских черепах.

— Здорово! И я все это увижу?! — радостно воскликнула Ли.

— Увидишь? — переспросила Люси. — Я сделаю из тебя хранительницу черепах.

— Должно быть, в Уотерфорде замечательно, — отозвалась Ли. — Знаешь, ба, ты первый человек, кроме папы, который знал Великую Собаку Чиппи.

— Чиппи? — Люси бросила на меня удивленный взгляд. — Великая собака?

— Я рассказываю Ли всякие истории о Чиппи, — объяснил я.

— О чем там рассказывать, — озадаченно произнесла мама. — Чиппи была приблудившейся дворняжкой.

— Нет, мама, — твердо сказал я, и она уловила в моем голосе легкое неодобрение. — Чиппи была великолепной собакой. Бесстрашной, умной. Она защищала семью Макколл.

— Она ведь столько раз спасала вашу семью. Правда, ба? — спросила Ли.

— О да. — До Люси наконец-то дошло. — Вряд ли кто-нибудь из нас дожил до сегодняшнего дня, если бы не Чиппи… Это замечательная собака.

Когда в тот вечер я укладывал Ли спать, она крепко обняла меня и поблагодарила за то, что разрешил бабушке приехать.

— Мне очень понравилась твоя мама, папочка — сказала Ли. — Она ко мне так хорошо относится, и ты на нее очень похож.

— Да ладно тебе, — одернул ее я. — Будет тебе заливать!

— Правда-правда, — улыбнулась Ли. — Она говорит, что я вылитая мама. Что это значит?

— Вылитая мама? — переспросил я. — Это значит, что ты очень похожа на свою маму. Хочешь, я расскажу тебе историю? Еще раз о том, как мы с Шайлой влюбились друг в друга на пляже? Или хочешь услышать что-нибудь другое?

— Скажи, папочка, а твоя мама была хорошей рассказчицей?

— Она была лучшей. Никто не умел лгать так хорошо, как она.

— А что, истории — это всегда ложь?

Я хорошенько подумал, прежде чем ответить:

— Нет, истории — это не ложь. Истории доставляют удовольствие. А вот ложь, как правило, приносит боль.

— Пусть тогда бабушка расскажет мне какую-нибудь историю, — попросила Ли. — Папочка, ты ведь правда не обидишься?

— Сейчас я ее приведу, — ответил я.

— Спокойной ночи, — поцеловала меня Ли. — Я люблю слушать истории о Великой Собаке Чиппи, только когда

мне грустно. А сегодня я чувствую себя самой счастливой на свете.

В гостиной я выглянул из окна на пьяццу Фарнезе и стал смотреть на римлян, торопливо идущих по холодным улицам. Видел и прохожих, и собственное отражение в окне. За темным окном кто-то вполне мог за мной подсматривать, и одновременно оно давало мне роскошную возможность самосозерцания. Автор книг о путешествиях решил вглядеться в себя и получше себя изучить.

Мне только что исполнилось тридцать семь, но человек, щурившийся на меня из оконного стекла, его ссутулившаяся, стоящая над пьяццей фигура показалась мне неживой и второстепенной по отношению к людскому потоку внизу. У людей там, внизу, была какая-то цель, они пересекали пьяццу Фарнезе и исчезали в одной из семи улиц, ведущих в сердце Рима эпохи Возрождения. Люди решительно и целеустремленно куда-то направлялись, в то время как все, что делал я, вдруг показалось мне несущественным и необязательным. Мне внезапно захотелось активных действий, сменить Великий пост на Марди Гра [99] . Возможно, из-за приезда матери, из-за ее поразительной энергии я осознал, что слишком долго довольствовался позицией стороннего наблюдателя. Излишняя осторожность уже начала больно ранить, страх сковывал меня, замедлял мою поступь, удерживал от спонтанных поступков, не давал лихо срезать углы. И в раме окна я увидел себя таким, какой я есть: человеком, боящимся женщин, любви, страсти, не ценящим силу дружбы. Я вдруг увидел себя на перепутье, человеком, не знающим, какую дорогу выбрать, и неожиданно понял, чт'o со мной не так.

99

Марди Гра — вторник на Масленой неделе, последний день перед началом католического Великого поста. Мировой аналог славянского праздника Масленицы. Праздник отмечается во многих странах мира. Из городов США самые массовые и пышные празднования проходят в Новом Орлеане.

Мои размышления прервал голос матери:

— Холодно, как на Аляске. А что, в этой стране не верят в отопление?

— Сейчас включу. В старых домах гуляют сквозняки, — ответил я.

— И еще — будь лапочкой, принеси мамочке «Чивас Ригал» со льдом, — промурлыкала Люси. — Надеюсь, хоть лед-то в этой стране есть?

Я смешал нам обоим напитки, включил отопление и вернулся в гостиную. Люси стояла перед высоким окном, от которого я только что отошел, и разглядывала прохожих.

— И что делают все эти люди? — спросила она и, взяв стакан, добавила: — Спасибо, дорогой. Чувствую себя просто ужасно, словно по мне прошло стадо бизонов.

— Это разница во времени. Тебе надо поскорее лечь в постель.

— У меня для тебя десятки писем, — сказала Люси. — И столько же устных сообщений, но это может подождать. Что там за слухи о тебе и Джордане Эллиоте?

— Это всего лишь слухи, — ответил я. — За ними ничего нет.

— Ничего нет отвратительнее, чем врать умирающей матери, — нахмурилась Люси.