Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 10. Кніга 1
Шрифт:
Правда жизни народа, воплощенная в образах искусства, стала важнейшей эстетической категорией нашего искусства. И тут, на мой взгляд, вряд ли правомерно делить правду народной жизни на различные составные — главную и второстепенную правды, «правду века» и «правду факта». Думаю, не нуждается в доказательстве положение, что единственной приемлемой правдой в реалистическом искусстве является лишь правда сущего, и совершенной нелепостью будет подменять ее требованием должного. Всякая подмена такого рода не может обойтись без того, чтобы не вступить в конфликт с природой реалистического. Может, несколько полемично, но, в общем, совершенно правильно писал как-то Игорь Золотусский: «Правда — все-таки правда, и нечего над ней мудрить. Что не ложь, то правда — так искони считалось меж людьми».
Необходимость
Что до той правды, которую связывают с прозой о войне, то для меня она открылась с «Окопов Сталинграда» В. Некрасова. Позже, помнится, поразили «Двое в степи» Э. Казакевича, немедленно охаянные критикой и на ряд лет вычеркнутые из литературы. Впрочем, истины ради следует заметить, что и до этих книг в качестве исключения случались хорошие вещи о войне — очерки, рассказы, «Волоколамское шоссе» А. Бека, «Красная ракета» Г. Березко, но какова-то была основная масса литературной продукции того времени! Порой создавалось впечатление, что сторонники «облегченной» военной доктрины, пережив крушение ее на войне, перенесли эту доктрину на литературу о войне.
В ту пору, стремясь испробовать свои силы в литературе, я долго не решался этого сделать. Правда, было несколько попыток, неудачи которых я объясняю теперь отсутствием посильного примера, должного литературного прецедента, вовсе не обязательного для зрелого писателя, но зачастую совершенно необходимого для начинающего литератора. Казалось, большинство написанного о войне в первое послевоенное десятилетие лежало за пределами военной реальности и уж наверняка вне моего личного военного опыта. В таких условиях недолго было уверовать, что искусство соцреализма слагается не из того, что наличиствует в жизни, а из того, что в ней должно быть. Это, разумеется, не могло не озадачить и отбивало желание не только к литературному творчеству, но и к литературному чтению.
Но вот с появлением первых военных повестей Г. Бакланова и Ю. Бондарева и некоторых других вещей все стало на свое место. Оказалось, что та война, которую пережил любой фронтовик, — со всей ее беспримерной жестокостью, героизмом и трусостью, голодом и холодом, радостью удач и организационным бедламом, эта памятная настоящая война во всей ее неприкосновенности явилась со страниц книг. Да и каких книг! «Батальоны просят огня», «Пядь земли» наряду с «В окопах Сталинграда», «Волоколамским шоссе» явились вершиной нашей военной прозы и таковой остаются невзирая ни на какие критические наскоки, ставшие обычными для всякого сколько-нибудь стоящего произведения. Это была высокая литература еще и потому, что правда войны в ней нашла свое совершенное художественное воплощение, что весьма нелегко и требует от художника по-настоящему большого таланта.
Думается, эти книги имели для нашей военной литературы принципиальное значение, которое сейчас, по прошествии некоторого времени, видится еще ясней. Это они своей истинной драматичностью, беспощадной правдой в изображении многотрудного лиха войны и, самое главное, всесторонним рассмотрением человеческого поведения на войне обусловили появление несколько позже таких отличных книг на тему войны, как «Самый далекий берег» А. Злобина, «Неудача» Ю. Гончарова, «На войне как на войне» В. Курочкина, повестей и рассказов В. Богомолова, В. Рослякова, К. Воробьева, М. Пархомова, В. Балтера, В. Астафьева, О. Горчакова и др. Побудительный пример их пошел еще дальше, на периферию, и отозвался в произведениях А. Адамовича, А. Гончара, А. Карпюка, Л. Первомайского, М. Слуцкиса. Разумеется, этот перечень можно продолжить, но не в нем дело. Важно, что сделано начало, разведан путь, мы знаем теперь, в каком направлении лежит новая «Война и мир». Дело за автором.
Образный строй искусства, концентрируя жизненный опыт человечества, необычайно расширяет обозримые горизонты мира, приобщает людей к сфере высоких чувств, мудрости и правде жизни. Но тут следует иметь в виду, что правда,
Правда необходима народу, но она же не менее важна для собственно литературы в ее изменчивой прихотливой судьбе. Ведь всякое данное состояние литературы несет в себе предпосылки литературы будущего, которая неизбежно проявляется не только как зеркало той, будущей жизни и продолжение прежних традиций, но в известной мере и как реакция на предыдущее искусство и его заблуждения. Мне кажется, что в этом смысле нам ни нынче, ни в недалеком будущем нет основания опасаться различных видов пустопорожнего формализма, буйно расцветающего там, где содержание жизни основательно отработано искусством предыдущих времен. Кажется, нашей литературе на много лет хватит с избытком насущных человеческих конфликтов, долго еще будет для нее сладок черный хлеб правды. Если действительно, как писал Стендаль, искусством движут страсти, то нам их не занимать. Конечно, и здесь могут быть издержки и непредвиденности, но, в общем, критерии у нас надежные. Можно ошибаться относительно того, как надо, но как не надо — должно быть понятно всякому мыслящему человеку. Опыт относительно этого у нас богатый.
Все-таки это хорошо, что настоящей литературой руководит не конъюнктура, не мода, а единственно правда жизни, и тут уж ничего не поделать кому бы то ни было. Хочется верить, что мы многое можем. Литература наша завоевала такое, чем она может гордиться. Надо только не упустить это завоеванное и сберечь его для искусства будущего.
[1967]
1969
[Вступительное слово к рассказам Теодора Вульфовича]
Эти рассказы — еще одно талантливое свидетельство о лике войны, ни слишком привлекательной, ни преднамеренно отталкивающей, а максимально приближенной к той, какой она была на самом деле: и захватывающей своим самым священным пафосом борьбы, и омрачающей невероятной жестокостью этой борьбы.
Изложенных в рассказах и еще более впечатляющих своим драматизмом случаев на войне было великое множество, но эти выгодно выделяются среди прочих отсутствием какой бы то ни было аффектации, нарочитости, достоверностью характеров, психологической точностью переживаний. Автор великолепно знает то, о чем пишет. Трагедийно-сложное в его восприятии выглядит буднично-обыкновенным, приземленным, как это и было на войне, где самое страшное нередко соседствовало со смешным и казусным. Доверяясь жизни, автор счастливо избежал всякой заданности, не было ему также нужды старательно выстраивать сюжеты или вылепливать замысловатые образы — живые примеры боевого прошлого еще не померкли в памяти фронтовиков. И при всем том в рассказах налицо признаки несомненной литературной одаренности: хороший язык, художническая меткость характеристик, энергичный жизненный диалог, точно найденная композиция такого отличного произведения, как «Шоссе под Львовом».
Думается, рассказы эти доставят истинное волнение как молодым людям, так и читателям-фронтовикам, еще не утратившим интереса к тому, ЧТО и КАК было на той самой большой войне.
14 мая 1969 г.
1971
Четверо из одного города
Один из самых древних городов Белоруссии Гродно с давних времен славится своим искусством. Столетиями здесь не прекращалась творческая деятельность городских умельцев — кузнецов, резчиков по дереву, ткачей, плетельщиков из соломы, крепостных мастеров портрета. Живописная «неправильность» городской планировки, причудливая кривизна узких улочек, вековое смешение всевозможных архитектурных стилей, резкая пересеченность рельефа, наконец, разнообразие городских окрестностей с красивейшей в Белоруссии рекой Неман — все это, составляющее неповторимое своеобразие Гродно, издавна привлекало к себе художников.