Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Пардон, пардон. Тихо надо! Что разошлась?
У него это получилось чересчур грубо, она стреляет на него выразительным взглядом и поджимает губы.
— Мой имя ест Джулия. Синьорина Джулия.
Он строго оглядывает ее — ну и что!
Эти слова для него мало что значили. Он думал: «Кто она? Какая-нибудь европейская гуррен, как их называют немцы? Бездомная бродяжка суетных итальянских городов, опаленная безжалостным огнем войны? Вряд ли из нее получится надежный товарищ в этом его четвертом побеге», — думал Иван, утешаясь только той мыслью, что в спутники себе он ее не выбирал.
Они выбираются
— Баста! — запыхавшись, говорит она. — Немножко отдыхай.
Они садятся на камни, оглядываются, вдруг она вскакивает, что-то заметив внизу.
— Руссо! Мэнш! Челёвэк!
Вдали по тропинке снизу идет человек. Иван пригибается, достает из-за пазухи браунинг, потом трогает ее за плечо (сиди тут) и, пригнувшись, идет в сосняк.
Он быстро идет по сосняку, на склоне на ходу вынимает магазин и пересчитывает патроны — их пять, шестой в стволе.
Тропинка неожиданно появляется в десяти шагах впереди, он оглядывается вверх, вниз — нигде никого. Тишина. Он прячется за камень вблизи и начинает ждать.
Человек появляется из-за поворота, на спине его — ноша, он быстро идет, шаря глазами в сосняке, Иван сжимается и постепенно поворачивается за камнем, ругаясь в душе оттого, на что он вынужден теперь пойти.
Когда человек проходит его, Иван вскакивает и в несколько широких шагов достигает тропы. Австриец оглядывается и, замахав руками, почти кидается к парню. Иван вскидывает пистолет.
— Гер гефтлинг! Гер гефтлинг, — бормочет австриец. — Во цу ди пистоле! Эсэс! [4]
Иван и верит и не верит тому, что говорит этот пожилой уже толстяк в кожаной куртке на плечах и тирольской шляпе на лысой голове.
— Эсэс! Дорт эсэс! Штрейфе! [5]
Австриец взволнован, пот ручьями льется по его немолодому лицу, в груди, словно гармонь, удушливо скрипит и свистит на все голоса. Иван оглядывается и закусывает губу.
4
Господин заключенный! Не надо пистолет. Эсэс! (нем.)
5
Эсэс! Там эсэс! Облава! (нем.)
— Где эсэс?
— Дорт, дорт! Их метхэ инен гутмахен! [6] — горячо говорит австриец, держась за лямки мешка.
— Ду нэйн люген? [7] — спрашивает Иван.
— О найн! Найн! Их бин гутэр мэнш! [8] — заверяет австриец и, сменив тон, произносит по-русски: — Я биль рус плен Сибир.
В его встревоженных немолодых глазах мелькает что-то теплое, как воспоминание, и Иван понимает: он не обманывает.
6
Там, там! Я вам желаю хорошего! (нем.)
7
Ты не врешь? (нем.)
8
О, нет, нет! Я честный человек! (нем.)
— Ду вэр? Ворум
— Их бин вальдгютер. Дорт ист мэйн форстей [10] .
Иван бросает взгляд вверх, но дома там не видит, зато в сосняке замечает полосатую фигуру Джулии.
— Руссо! Руссо! Бежаль! Руссо! Иван, не обращая внимания на ее предостерегающий крик, хватает мешок на плече у австрийца.
— Эссен? [11]
9
Ты кто? Почему здесь? (нем.)
10
Я лесник. Там мой дом (нем.).
11
Съестное? (нем.)
— О, я, я! — подтверждает австриец и опускается на колени. — Брот [12] .
Дрожащими пальцами австриец расстегивает молнию мешка. Иван запускает туда руку и выдергивает буханочку хлеба. Австриец не протестует, только как-то обмякнув, покорно повинуется его решительным движениям. В это время к ним подскакивает Джулия, Иван бросает в ее руки буханочку, а сам снова делает поспешный шаг к человеку.
— Снимай!
Он дергает его за рукав тужурки, австриец будто не понимает, на лице его — растерянность.
12
Да, да! Хлеб (нем.).
— Шнеллер! — бросает Иван.
— Шнеллер! Шнеллер, руссо! — торопит его из сосняка Джулия. И австриец с непонятной тоской в глазах снимает с себя тужурку. Иван почти вырывает ее из его рук — он понимает, конечно, что это черная неблагодарность, если не хуже. Но иначе нельзя.
Он бросается в сосняк, где его нетерпеливо поджидает Джулия, и в последний раз оглядывается. На тропинке растерянно замерла старческая фигура в подтяжках.
Они опять ошалело бегут вверх.
Сосняк оканчивается, они выбираются на травянистый пологий косогор у верхней границы лесов. Вверху присыпанный снегом хребет. Подъем упирается в крутую, почти отвесную скалу.
Беглецы сворачивают в сторону и бегут вдоль этой стены. Все время его точило сомнение в отношении австрийца, от которого теперь можно было ждать разного. Но что Иван мог сделать? Разве он грабитель с большой дороги — зачем бы ему останавливать этого человека, направлять на него пистолет, отнимать хлеб? Зачем бы ему пойти на это, если бы не фашизм, не война, не плен с тысячью мук и унижений. Они вынудили его и на это унижение, и оттого он еще более ненавидел их.
Наконец впереди в стене узкая расселина. Продравшись через заросли рододендрона, они вбегают в эту расселину. Это глухое дикое место: мрак, клочья травы, кости внизу; вспугнутая людьми, вглубь ущелья бросается какая-то птица.
Иван останавливается, поджидая спутницу. Она устало подходит к нему, на ее оживленном лице теперь — испуг и ожидание.
— Парка мадонна! Ми уходиль, да? Он нетерпеливо:
— Давай быстрей!
— Что есть бистрей?
Он не отвечает, она подбегает к нему и оба по камням торопливо пробираются дальше.