По обе стороны любви
Шрифт:
А иногда она заходила к Светлане.
Светлана была поглощена личными проблемами.
— Нет, ты только подумай! — пылко восклицала она, энергично увлекая Веронику в кухню. — Теперь мы, значит, подли-и-изываемся… Мы ведро-о выносим без напоминаний! Представляешь? Впервые за пятнадцать лет! Спешите видеть!
— Так ты с ним поговорила, значит? Насчет ТОЙ? — понижала голос Вероника. — И он… признался? Что-нибудь объяснил?
— Да никакой ТОЙ и в помине не было! — отмахнулась Светка. — Фотографию попросили передать кому-то, случайно… Ну уродина же. Любовницу надо заводить такую,
Вероника привычно пожала плечами. В который раз жизнь подруги представилась ей полной неожиданностей, недоступных для ее понимания.
— Да ни за что в жизни! — решительно объявила Светлана. — Мой Генка столько водки не выпьет!
— Ох, сурова же ты, подруга! Тебя бы в жюри — на конкурс красоты! Никогда не предлагали?
— А твой, кстати, еще не вернулся? — парировала Светка. — Все огород возделывает? Ну-ну…
И она ехидно хмыкала. А потом возвращалась к прежней теме:
— Но на всякий случай мы теперь примерные такие все из себя мужья и папаши: надо, говорит, Надюху В ГАЛЕРЕЮ СВОДИТЬ! Нет, но ты что-нибудь подобное слы… Верка, ты меня не слушаешь, что ли? Николая вспомнила! Или, может, в своих облаках опять витаешь? В пьесе своей?
Теперь ту часть челки, которая спадала на лицо, она покрасила в сине-фиолетовый цвет и от этого стала похожей на героиню мультфильма про инопланетян.
— Ой, извини! Просто, знаешь, вот отдала этому режиссеру пьесу — и так жутко! Хуже, чем завуч журнал на проверку взяла, — оправдывалась Вероника. — Какую-нибудь фразу как вспомню — мамочки, думаю, неужели своей рукой такую глупость в текст ляпнула! И главное, сделать уже ничего нельзя…
— Расслабься, подруга, — утешала Светлана. — Твой режиссер ее, может, вообще не прочтет. Или глянет так по диагонали… Сейчас пьесы знаешь какие?
— Какие… сейчас? И… ты откуда знаешь? — настораживалась Вероника.
— Н-ну, так… в пределах… тоже почитываем, посматриваем! — напускала туману Светка. — Сейчас, во-первых, модно по принципу ретроспективы: сначала настоящее время, потом лет двадцать назад, потом еще лет десять до того, типа в завязку событий, а уж под конец обратно в наше время… Или разные версии событий, типа рассказы разных персонажей: какого-нибудь маньяка, допустим, потом его жертвы, а в последнем действии от лица детектива. И ввести ненавязчиво так эротический элемент… Ой, ну не смотри на меня такими глазами! Надо же зрителя как-то, я не знаю, интриговать! Зацепить его ты думаешь чем-нибудь или нет? За что он денежки на билет выкладывает?
— Зацепить, конечно… Но… а как же классика? Шекспир, например? Или Островский?
— И Шекспира теперь в современных костюмах играют, Ромео — чуть не байкер… Ты что, не знала? И фильм не видела? Хотя у тебя ж видика нет… Драматургиня, нечего сказать! А по Островскому — «Жестокий романс».
— Ой, точно! Я и забыла. Там еще Михалков молодой!
— Вот-вот, и я о том же. Ну кто б это кино, скажи на милость, смотрел без Михалкова? Без красотки Гузеевой восемнадцати лет? Без цыганских танцев? И без романса про Анапу?
— Про Анапу?
— Ну этот же… Как его:
— Нет, но все-таки… а настоящая классика? Традиционная, я имею в виду? — упиралась Вероника. — Согласно авторским вариантам. Она, по-твоему, умерла? Или… отменили ее?
— Ну как тебе сказать… — вздыхала безжалостная Светка. — Не то чтобы умерла… А скажем так — плоховато себя чувствует. Она, скажем так, давно не в расцвете лет. И умные режиссеры это давно поняли. Да что режиссеры! Сейчас вон даже литературную классику на феню переводят! Попроси-ка свой одиннадцатый тебе продвинутого «Онегина» принести! Уж его-то они знают…
После таких бесед случались с Вероникой приступы запоздалого, но поистине свирепого стыда. Мысль о какой-нибудь дурацкой реплике способна была буквально удушить, испепелить!
Приходилось отвлекаться изо всех сил. Вероника занялась генеральной уборкой. Удивительное дело — время на нее откуда-то вдруг нашлось! Вообще время ни с того ни с сего надумало вдруг остановиться, а потом еле-еле тронуться дальше черепашьим шагом. Так что за неделю она успела перемыть весь кафель в кухне и в ванной, перетереть до блеска всю посуду в серванте и наконец-то перегладить все белье до последнего носового платка.
Туська, застав ее штопающей носок на лампочке, вытаращила глаза и спросила:
— Мам, ты воздушный шарик зашиваешь?
Пачки проверенных тетрадей леденяще-симметрично покоились на столе. Проверялись они теперь как бы сами собой и приносили Веронике даже некоторое облегчение: мысли на время переставали панически метаться, перескакивая с одного на другое, и сосредоточивались в невозмутимой области орфографии и пунктуации.
Однако надо было куда-то девать еще и вечера!
Детективы, насильственно перечитываемые по второму разу, шли туго. Нить повествования то и дело терялась. Герои назойливо твердили одно и то же, пока не вспоминалось, что сцена таинственной болезни леди Браун была прочитана еще позавчера.
Вероника отодвигала книгу, подходила к окну. Но теперь никакие призрачные фигуры, сколько она ни вглядывалась, не оживляли ночной пейзаж. Звезды светили холодно и равнодушно. Ноябрь выдался без сантиментов: ни снега, ни дождя, ни солнца. Изредка срывались легкие белые хлопья, но, не достигнув земли, таяли на глазах.
Где-то за прозрачной завесой этих хлопьев скрывались от нее неведомые театры, в которых ставились спектакли традиционные и новаторские, и придирчивые зрители дотошно разглядывали костюмы персонажей — исторические и современные, а быть может, даже с элементами эротики.
Каким же покажется им платье синьоры Вероники? Какими — ее слова и улыбка?
Режиссер, несомненно, угадает это сразу! Увидит словно наяву!
А может быть, он уже УГАДАЛ? УВИДЕЛ?
Ожидание перемен с каждым днем нарастало, нависало в воздухе над притихшими улицами, как диссонирующий аккорд, как стихотворная строфа без последнего слова…
Глава 22
— Не пишешь? Все вдохновения ждешь? — поинтересовался муж, заглядывая в кухню. — Ну, извини, что помешали…