По обрывистому пути
Шрифт:
— Лев Николаевич! Умоляю на память о нынешнем дне, о дне вашего величия, вашей победы над Победоносцевым и компанией, умоляю — черкните одну только подпись… Подпись и дату! — протолкавшись в цепь, жалобно твердил какой-то интеллигент в пенсне на шнурочке. Он совал в руки Толстого книгу и карандаш.
Аночка не слышала, что ответил Толстой, но когда он слегка задержался и быстро черкнул карандашом, она разглядела титульный лист «Анны Карениной».
— Лев Николаич, хотите, народ вас, как знамя, домой донесет на
Толстой улыбнулся и что-то ответил, — видно, шутливое, все вокруг засмеялись…
Они подходили уже к Неглинной.
— Поймали! Поймали! — кричали с угла студенты, размахивая руками.
Они действительно, в буквальном смысле этого слова «поймали» извозчика и держались за оглобли, за меховую полость, за руки самого извозчика, двое держали под уздцы его лошадь.
— Хотел ведь удрать, шельмец! Едва ухватили каналью, Лев Николаич! — радостно говорили студенты, хвастаясь своей победой.
— Спутник Толстого распахнул для него полость, помогая усесться, сел сам, но в это время вся огромная людская река поспешила сюда. Толпа уже заливала и спуск к Театральной площади и Неглинную.
— В Хамовники! — сказал спутник Толстого.
Но студенты, державшие лошадь, не думали отпускать её.
— Коллеги! Сегодняшний день нам будет памятней во сто крат оттого, что мы встретились здесь со Львом Николаевичем, с величайшим художником и разоблачителем всяческой лжи. Да здравствует сердце народа, Лев Николаич Толстой!
— Ура! — подхватили вокруг.
Толстой снимал шапку, кланялся. Он стал мягок и ласков, — не скифский вождь в кожаном панцире, а добрый дед пасечник…
— Благодарю, господа, благодарю вас. Я рад потому, что в моем лице вы приветствуете не меня, человека, а мысли мои, идеи, — растроганно говорил он, и казалось, что он вот-вот всхлипнет от нежности и умиления…
— А теперь, господа, прошу, отпустите Льва Николаевича, ведь вы его держите, господа, — напомнил спутник Толстого.
— Коллеги! Пропустите Льва Николаевича! Пропустите, коллеги! — крикнул рыжебородый студент, который с утра был предводителем на Тверском бульваре.
Студенты освободили извозчика, цепь тронулась, охраняя дорогу среди улицы, и под общий громовой приветственный крик извозчичьи санки ринулись вперед.
На крики толпы с Кузнецкого галопом вылетел взвод жандармов, преградив путь Толстому. Теперь старец снова преобразился: это было окаменевшее выражение величия и неприступной гордыни, надменное, холодное изваяние.
Офицер окинул мгновенным взглядом толпу, узнал Толстого, на миг смутился под его уничтожающим взглядом из-под каменных, тяжёлых век, но быстро оправился и скомандовал:
— Пропусти и сейчас же сомкнись!
Жандармы разомкнули строй, оставляя лишь узкий проезд. Извозчик хлестнул лошадь, санки рванули вперед по Неглинной и тотчас же скрылись за строем жандармов.
Никто
Офицер выехал перед строем жандармов и с явным нетерпением ожидал, когда закончатся, крики.
— Прошу разойтись, господа… — начал было он, когда чуть поутихло.
Но новый взрыв выкриков в честь Толстого заглушил его. Офицер разозлился.
— Разойдись! Прошу разойтись! — тоненько выкрикнул он. — Расходись! — Он привстал в стременах. — Здесь нет прохода! Назад!
— Да куда же назад? Напирают сзади! — откликнулся кто-то в толпе.
— Назад! — всё требовательнее и резче кричал офицер. — Выходите на площадь и расходитесь!
— Вы же видите, господин офицер, что назад никакой возможности выбраться! — выступил вперед рыжебородый студент.
— Слушайте, господин студент! — с ненавистью сказал жандарм. — Вы все с утра целый день «находили возможность» проходить по всему городу, теперь потрудитесь «найти возможность» повернуть к Театральной площади.
— А потом к Манежу? — спросил сосед Аночки, студент-техник.
— Как вам, господа студенты, будет угодно-с… Лучше всего — домой…
— А я думал — в Манеж. Там, кажется, место освободилось…
— Будете добиваться — так попадете туда! — в бешенстве закричал офицер. — Сабли вой! — скомандовал он.
Лязгнули обнаженные сабли, и кучка смельчаков отступила в толпу.
— Коллеги, назад, к Театральной! — крикнул рыжебородый. — Назад, к Театральной!..
Толпа повернула и, нескладно топчась, не сразу найдя лад и порядок, тронулась по Неглинной назад.
— Устал народ за день не евши, — со вздохом сказала Маня.
В обратную сторону двинулся над толпою и красный флаг. Чей-то сильный голос запел впереди «Дубинушку».
— А что Лев Толстой?! Тоже барин! — услышала Аночка у себя за спиной раздраженный, злой голос. Она оглянулась. Это был человек лет пятидесяти, мелкорослый, заеденный трудом и нуждой.
— Он барин, да только совсем особистый, — ответил его собеседник, лет на десять помоложе.
— А баре и все особисты, да нашему брату от них не легче. На лихача посадили, и покатил, а нам и дороги на улице нету!
— Постой, погоди, да ты читал его книжки?
— Чита-ал! — насмешливо протянул первый. — Прежде чем книжки честь, надо хлеб есть! Меня грамоте шпандырем по ж… учили. Грамотея нашел! — с прежней злостью ответил он.
— О чем же ты, дядя, толкуешь, когда не читал? — спросил молодой, безусый студентик, державший в цепи Аночку за руку.
— Во вред они, все писатели ваши. Все равно — господа… И наука во вред, и студенты! — огрызнулся мастеровой.
— Коллеги, я слышу идеи Льва Николаича! — воскликнул рядом другой студент.