По обрывистому пути
Шрифт:
— И мосье директор рассчитывает, что это последнее когда-нибудь произойдет? — с любопытством спросил Баграмов.
— Здраво рассуждая, я к этому пирогу опоздал, — печально признался Лувен. — Старая шельма Леопольд обыграл капитана Лувена, а потом ещё и ограбил. Король оказался свиньей. Он жаден, как дьявол… Однако же были, были прекрасные шансы, чтобы мне стать почти королем, — похвалился Лувен. — Но я взял слишком к северу-западу и столкнулся с французами, чёрт их дери!.. Однако несколько лет я был истинным королем черномазых, — продолжал он хвастливо. — Я их казнил и миловал. Я повелевал!.. Мосье Баграмов сам видел, сколько дырок в моей шкурен от ножа, от стрелы и копья, от пули, от топора, от камня, — каких только нет! А каналья мосье король пустил меня нищим! Я мог бы иметь сотни женщин,
— Мосье Лувен — инженер? Вероятно, геолог? — спросил Баграмов.
Бельгиец усмехнулся и качнул головой.
— Я алхимик! — с гордостью сказал он. — В дебрях Конго я нашел формулу философского камня. Я могу делать золото из чего угодно. Конечно, в первую очередь — каучук, потом какао, кокосы, медные руды, порох, свинец, негритянское мясо, моя собственная кровь — все превратимо в золото, даже римско-католическая церковь и святое причастие…
Лувен встал с кресла и прошелся по комнате.
— Жаль, что вы мне сегодня еще не разрешаете сигару и кофе с ликером. Меня взволновали все эти воспоминания. Стар становлюсь. Потому и делаюсь несколько сентиментальным. Вам не понять, молодой человек, ведь вы ещё ничего не видали…
Он снова сел в кресло.
— Да, Конго — это страна великих возможностей для поэта-идеалиста, каким был смолоду капитан Лувен, — продолжал он. — Там нужны были воля выносливость, сила, храбрость… Эти животные, которые называются башкирами, хотя вы, русские, тоже им резали и носы и уши за их мятежи, все же в миллион раз миролюбивее, чем африканские черномазые. Тех ничем не смирить. Я не жалел ни денег, ни водки на подкуп вождей, ни пороху, ни свинца. Поверите — отрубленные головы выставлял на кольях для устрашения… Нет, те куда упорнее и свирепей! Может быть, потому, что живут рядом с тиграми… Да, мосье. Я построил там рудники, фабрики и мосты, поселки, казармы, проложил дорогу, и вот я остался нищим! Французы меня давили за глотку, а каналья король Леопольд не вступился! — Лувен беспомощно развел руками. — Он поступил со мной как предатель! — Мясистое и обрюзглое лицо Лувена выражало печаль и обиду на несправедливость людей.
Так вот оно кто насаждал «цивилизацию и Евангелие», благодаря которым население Конго за два десятка лет сократилось почти что втрое!.. Но то были слухи, отрывки сведений, а вот он, живой палач Африки, хвалится своей удалью и желает еще сочувствия из-за того, что король перехватил у него его жертвы.
Достойный соперник! Баграмову стало стыдно, что он сидит здесь и благодушно выслушивает этого палача. Он поднялся уходить.
— Combien? Comment estimez vous ma vie et, bien entendu, vos services? [37] — смеясь спросил старый мерзавец.
37
Сколько? Как цените вы мою жизнь и, соответственно, ваши услуги? (франц.).
Он предлагал за лечение деньги, то самое золото, которое при помощи своего «философского камня» делал из негритянского мяса.
— Nullement! [38] — решительно отозвался Баграмов, сухо откланявшись.
— Русская сентиментальность, молодой человек! — не поняв его, засмеялся Лувен. — Лечить людей из человеколюбия? Быть бескорыстным?! Кого вы удивите?! Может быть, вы поверили, что я нищий?! В Бельгии врачи содрали бы за это с меня не менее тысячи франков. Или, может быть, ваша мать ни в чем не нуждается?! — спросил он и, точно приказ, добавил: — Пришлите счет…
38
Ничего! (франц.).
Баграмов почувствовал, что покраснел. Старый мерзавец все-таки понимал жизнь. Может, и у него была мать, которая так же нуждалась, когда он был молод… Не взять с него денег? Но почему? Оказывать даром услуги колонизатору, палачу, негодяю?.. За что?
— После,
О нужде, в которой живут родители Баграмова, Дарья Кирилловна знала от Юли и, надо отдать ей справедливость, раза три деликатно пыталась предложить зятю денег для помощи матери и отцу. Он решительно отказывался.
39
После! (франц.).
— Может быть, грех так думать, Иван Петрович, но я очень рада, что вам повезло с таким пациентом, как этот директор завода. Надо думать, он вам хорошо заплатит, и вы сможете послать деньги своим родителям, — сказала дня два назад Дарья Кирилловна.
Баграмов сам думал о том же. Но после этой беседы его одолела такая гадливость, что он не мог взять денег, просто не смог…
Эрнест Ремо заехал к Баграмову в тот же вечер.
— Пусть мосье доктор меня извинит, но я считаю, что это неправильно, — горячо заговорил Ремо. — Старый скот капитан Лувен наживался всю жизнь и скопил довольно, чтобы быть сейчас крупным акционером компании… В Бельгии он пригласил бы к себе знаменитость, и меньше полутора тысяч франков с него не взяли бы… Может быть, мосье доктор — сектант? Толстовец? В России и так много сектантов…
Баграмов засмеялся.
— Нет, просто — социалист!
— Мосье, вашу руку! Я тоже! — восторженно воскликнул Ремо. — Но почему вы хотите сделать подарок капитану Лувену? Черт возьми, пусть заплатит за свой ликер, который он не умеет пить в меру, и пусть понимает, что починка его самого стоит дороже, чем сигары и кофе… Пишите счет на тысячу франков. Если вам неприятно, то я отвезу ему.
Весь свой гонорар, полученный от Лувена, Баграмов выслал матери.
Ремо стал гостем в их доме и товарищем Баграмова по охоте, для которой, впрочем, не часто случалось у доктора время.
Эрнест Ремо был сыном рабочего-каменщика. Он во всю свою жизнь, как сам он считал, не заработал ни одного сантима нечестным способом, и в этом была его гордость. Однако он вместе с тем гордился и своей способностью к возвышению по службе. Он был труженик и карьерист. Ремо называл себя социалистом и был уверен в том, что социализм придет сам, когда для него настанут подходящие времена. В приложении к России понятие социализма казалось ему наивным.
— Ваша цивилизация слишком молода и рабочий класс малочислен. В вашей стране социализм не найдет много последователей и поклонников. В ближайшие пол столетия ваша задача — превратить свою империю в парламентарное государство, создать профессиональное движение, построить немного школ для ваших крестьян. В вашей стране всюду грязь, нищета и безграмотность… Когда я служил в Конго на рудниках, я с грустью думал, что негры ведь, в сущности, почти такие же люди, как мы. Я даже думаю, что среди них в будущем тоже возможны отдельные социалисты… Да, когда-нибудь… — мечтательно говорил Ремо. — Года два назад мне предлагали поехать в Китай. Мой брат служит там на голландской фабрике. То, что он мне рассказывал о китайцах, очень похоже на то, что я могу рассказать о неграх, а мы с вами вместе тоже самое видим в местных башкирах: глазные болезни, чесотка, тиф, лихорадка, голод и нищета… Какой же тут может быть социализм!
— Я думаю, что мосье Ремо в чем-то прав. Социализм — это прекрасная мечта человечества! — вставила реплику Дарья Кирилловна.
Баграмов взглянул на неё так, будто вдруг увидал, что у нее на голове не волосы, а парик.
— А как же вы думаете, без социализма и при царе можно избавиться от нищеты и болезней? — спросил он не Дарью Кирилловну, а Ремо.
— О, мосье! От болезней ведь лечите вы! Я думаю — надо больше врачей, следует лучше обрабатывать землю, учить людей грамоте, — не поняв даже, в чем смысл вопроса, ответил Ремо. — Вот тогда уж можно будет распространять учение социализма. Прежде всего необходима цивилизация! — убежденно, доказывал он. — Я даже думаю, что когда в Европе настанет время социализма, то в Конго…