По обрывистому пути

Злобин Степан Павлович

— Мужчина серьезный. Он в Африке был, а вы не бывали. В том его преимущество, — с усмешкой сказал Баграмов.

— Шутки-с! Шутки! — обиделся спутник. — Мы русские люди, Иван Петрович! Может, и ближнего обижаем, может, шкуру сдерём с человека, с другого — две, а двенадцать шкур драть с одного — африканскому людоеду под стать!.. Не-ет, таких у нас нету-с! Я ему докажу, что мы не китайцы! Ев-вропа проклятая!

— А что он, башкир обижает? — спросил Баграмов.

Торбеев откинулся на сиденье и в недоумении сбоку взглянул на доктора.

— Башки-ир?! — переспросил он удивленно. — Да что я, башкирец, что ли?! Чего их жалеть,

дикарей?! Он меня самого ободрал, как липку, вот что!

Оказалось, бельгийский завод, хотя имел собственную лесную дачу — покупал лесосеки в дачах Т-орбеева под сплошную вывозку леса на уголь для заводских печей.

Дальние от рек лесосеки с неудобствами вывозки были невыгодны самому Торбееву, они не давали дохода, в них увеличивался ветровал, перестойник, появлялись гниль, сухостой… Сам Торбеев годами уже не бывал в своих дачах на Южном Урале и по докладу своего лесного приказчика согласился на отпуск дров для завода. Только почти два года спустя до него дошел слух, что завод берет его лес из почти сплошного соснового и пихтового бора и, вместо того чтобы жечь на уголь, режет из этого леса шпалы. Первоначально Лувен по этим шпалам провел лишь небольшую железную дорогу на собственный рудник для перевозки руды, потом проложил путь по заводу — для нужд производства. Лувен при этом догадался поставить для пропитки шпал небольшой подсобный заводик, для которого Розенблюм закупил дешевую партию креозота, и теперь бельгийцы уже отправляли шпалы на стройки каких-то железных дорог. Лишь проезжая мимо станции, Торбеев случайно в окно вагона увидел сложенные штабеля приготовленных для отгрузки шпал и, словно что-то кольнуло его, стал выяснять, откуда.

— Зарезал, каналья! Убил! — жаловался он по дороге Баграмову. — Какой лес, какой лес! Без сучка и задоринки — по цене дровяной древесины! Как в Африке, сук-кины дети!..

— А как же вы сами-то не догадались, Терентий Хрисанфович? — с притворным сочувствием спрашивал доктор.

— Ах, чудак человек! Да мне на что опереться?! А у них тут завод!.. Они у меня дрова не то что даром берут, а выходит, ещё с хорошей придачей… Я что? Русский вахлак, а это ко-ло-ни-за-то-ры, спекуляторы, жулики, обдиралы! Вот и еду взглянуть своими глазами, как Европа из жил моих кровь пьёт…

— Хуже расстроитесь. Зачем вам смотреть? — сказал доктор.

— А учиться — учиться надо! Отстали мы от Европы… Конечно, расстроюсь, напьюсь как сапожник с горя, а надо поехать да поучиться!..

Начался спуск. Каменистые скалы мелкими ребрами вели вниз по крутым поворотам, в долину узкой, бурливой речушки. В начале спуска из-под камней бил родник, шумно спадая вниз ледяною струей. Они остановились напиться и набрали в запас родниковой воды.

Отсюда, с площадки, были видны верст на десять вершины деревьев, как море. По горизонту толпой высились горы, замыкая долину. Речка сверкала изгибами между деревьев и снова скрывалась в лесу.

— Вот, изволите видеть, течет через дачу речка: ни черту кочерга, ни богу свечка! — хвастаясь складным словом, сказал Торбеев. — Течет, течет, да под землю — мырь — и ушла! А то и сплавлял бы сам, и на черта сдались мне бельгийцы!.. — Он тяжело вздохнул, точно речка тоже была в числе обидчиков, в чем-то его перехитривших, и глухо добавил: — Когда-нибудь тоже и мы научимся, да со всей России погоним к чертям и лувенов и нобелей… Всех — к чертям!..

— А сначала поучиться надо? — насмешливо

спросил доктор.

— Сначала поучимся… Всё же — Европа! — с ненавистью и почтением подтвердил Торбеев. — Деньги делать умеют… Умеют!.. — сказал он. — Вот в Маньчжурии, говорят, леса так леса!.. — после паузы мечтательно протянул он.

— Туда охота? — спросил Баграмов.

— Ещё бы! Амур! Такие плоты спускать можно, что чёрту тошно… Китайцы будут еще подешевле башкир. Ему что — чашку рису на весь день, и сыт!.. Дешёвых работников от себя угонять не расчёт: пусть живут, бога хвалят, трудятся, а то уйдёт и не сыщешь!..

— Пожалуй, вы прибедняетесь все же, Терентий Хрисанфыч, — сказал Баграмов. — Не так-то вы от Лузена отстали: вас в Африку только пусти…

Торбеев будто бы принял эту фразу за комплимент и расхохотался.

— Шутник вы, Иван Петрович! Нам, русским, Африка ни к чему. У нас в своей земле хватает всего — и богатства и, всяких народов. А негры что? Не всякий тот негр, кто чёрен, нам и белые — негры! — Он опять засмеялся, считая, что хорошо сострил. — Вот тут сейчас будет сторожка — лесник живет, Федька Чернов. Вы меня отпустите, он сам свезёт дальше, а мне надо тут поглядеть: на его участке делянки бельгийские. Благодарю, что с собой прихватили. Премного обязан! И вам, молодой человек. До свидания!

Торбеев подхватил свои сумки, ружье, и, спрыгнув так же легко, как вскочил в тарантас, нисколько не чувствуя ни жары, ни слепней, легкой, сильной походкой направился к избушке объездчика.

— Видел, Сашка? — спросил Баграмов, когда он ушёл. — Слышал всё? Ты получше запомни, что значит буржуй…

— Если бы не вы, Иван Петрович, хлестнул бы я Бурку — да под кручу с камней! И себя и лошадь не пожалел бы, чтобы его погубить! — сказал Саша в гневе.

— Ну-ну! Террорист! Ещё что придумал! — засмеялся Баграмов.

— Ненавижу! — решительно заключил Саша.

6

Башкирское население, особенно лесные башкиры, почти никогда не обращалось ко врачебной помощи, в случае болезни полагаясь на благую волю аллаха, на молитву муллы и на искусство собственных знахарей. Отделенные от культурных очагов горами, они отсиживались в своих лесах. Мужчины работали лесорубами, занимались смолокурением и углевыжигательным промыслом и иногда выезжали продать русским торговцам деготь, смолу, поставляли кузнецам уголь. Башкиры жили отторгнутой, замкнутой жизнью, летом ютились в убогих лесных шалашах, со всех сторон теснимые лесными владениями заводов и купеческими лесными дачами. Они стали рабами заводов, круша под корень и безжалостно истребляя когда-то принадлежавшие им же леса. Каждая лошадь была на счету для работы, для вывозки леса с дальних лесных делянок, без дорог, по толстым, как бревна, корням и жестоким ухабам.

Может быть, среди них еще живы были предания о давних мятежах их отцов, о свирепых казнях и мучениях, о разорениях и грабежах, которым подвергались и деды после восстаний. Они не проявляли прямой вражды, но не хотели идти и за помощью к русским.

Баграмов в этом сезоне побывал здесь уже не раз. Недели за три до выезда с Сашей ему довелось, проезжая через летовку лесных башкир, заехать в шалаш, чтобы попросить напиться. В лесном шалаше, покрытом лубяною кровлей, оказались две женщины и умирающий ребенок лет десяти. Женщины были в растерянности и горе. Баграмов решительно отстранил их и занялся мальчиком.