По обрывистому пути
Шрифт:
— Дядя Женя, давайте я сундучок донесу.
— Зачем донесешь? Я не барин и сам не без рук! — усмехнулся Фотин, выходя из избы Баграмовых.
Баграмов любил разъезжать по участку верхом, но чтобы в поездках не приходилось взваливать на себя еще заботу о лошади, в горячие поры доктор ездил на тарантасе.
Кучер, он же и больничный истопник, Соломон Премудрый не боялся ни оспы, ни тифа, ни дизентерии и, наконец, заболел все тем же злосчастным поносом, который свирепствовал по округе, и слег в больницу.
— Саша,
— Да что вы, Иван Петрович! Мне теперь только и идти в кучера! Ведь почти что с четырехлетним образованием, не кучер, а гордость земской больницы! — шутливо сказал Саша. — Яков — он неуч, а мне и с лошадью есть о чем побеседовать!
— Не зубоскаль. Хочешь ехать — живей запрягай, — подогнал Баграмов. — Я ведь не в шутку тебе: лесные дороги знаешь какие!
— Справимся, доктор. Бегу! — крикнул Сашка, которому докучило однообразие жизни. Он и сам уж давно хотел попроситься с Баграмовым, да так, без нужды, ехать казалось ему как-то даже и неудобно.
По заведенному доктором порядку, они захватили в дорогу двустволку и патроны.
На этот раз путь лежал к северу, в густолесной район, где находились летние стойбища башкир.
Тарантас качало, как ладью по волнам, по ухабистой, пнистой, увитой корнями лесной дороге. Лошадь, изъеденная слепнями и комарьем, покрытая потеками пота и крови, насилу тащилась в этот июльский день, который дышал смолистою духотой леса.
— Смотри, осторожнее, не сломай колес, а то и до завтра не доберемся, — хлопая себя по лбу и по шее в погоне за оводами, остерегал молодого возницу Баграмов. — Вот от этой, видишь, сторожки нам еще верст с десяток тащиться. Скоро спуск пойдет по сухому руслу, там — камни. Ещё осторожнее нужно…
Слепни заедали не только лошадь. Оба седока и несчастный больничный пес также были искусаны. Кипяченая вода была выпита, а жара не спадала. Казалось, зной после полдня сгустился, как скипидар, в этом почти сплошном сосновом лесу, где даже редкие березы, подобно сосне, стояли под рост ей, высокие и прямые, только на самых кронах шумевшие листьями и почти не дававшие тени.
— Ну и дорожка! — время от времени досадливо и по-взрослому огорчался Саша.
— Шоссе тут пожалуй что никогда не будет, такая останется и вовеки, — утешил Баграмов, награждая себя новой звонкой пощечиной.
— Если бы все усилия, которые люди тратят на комаров и слепней, да употребить на работу, — философски заметил Саша.
— И что? — спросил доктор.
— Города бы большие построили и хлебов напахали бы, — сказал Саша.
Доктор усмехнулся и ничего не ответил.
— Может, в сторожку заедем напиться? — нетерпеливо предложил Саша.
— Впереди, подальше, родник — надёжней и чище, — сказал доктор, не раз и не два уже проехавший этой дорогой.
Они было миновали жильё лесника, которое
— Эге-ге-эй! — крикнул он. — Погоди-ите! Посто-ойте!..
Саша тпрукнул.
Рослый мужчина, в длинной белой рубахе, в широкой войлочной шляпе «башкирке» и высоких сапогах, с русою, бородой лопатой, энергично шагал от крыльца сторожки к дороге.
— Извините, пожалуйста, сударь, не имею чести вас знать… Однако в беде… проезжий в беде: захромал коняга… А, да, да-да-да! — вдруг прервал он себя, расплываясь широкой ухмылкой. — Да мы с вами знакомцы! Моё почтение, доктор, Иван… позвольте, позвольте, сам вспомню: Иван Петрович!
— Здравствуйте, господин Торбеев, — ответил Баграмов, узнав своего вагонного спутника.
— Терентий Хрнсанфыч, — услужливо напомнил знакомец, пожимая Баграмову руку. — Молодого человека запомнил — Саша… Ну как вы, Саша, вернулись в гимназию? — спросил он.
Кончил, кончил курс науки,Сдал экзамен в кучера! —задорно пропел Саша.
— Злопамятный отрок! — отметил Торбеев. — Так я к вам, Иван Петрович, с великой просьбой, с земным поклоном-с: посадите с собою за-ради Христа. Лесной король в собственном королевстве остался пешком средь дороги! И лесника, как на грех, нет в избе. Я верхом в одиночку ехал, а тут чертов пень на пути. Мой Васька запнулся и заднюю ногу испортил, Я его здесь поставил, в сторожке…
— Ну-что же, садитесь, — пригласил Баграмов. — Сашок, забирайся на козлы.
— Я только суму переметную прихвачу, — сказал Торбеев, торопливым шагом направляясь к избе лесника.
Пока они ожидали, комарьё и слепни облепили коня и людей сплошной тучей. Лошадь без устали хлестала хвостом по крупу и отчаянно мотала головой. Саша выпрыгнул из тарантаса, нарвал веток и стал отгонять лесных кровопийц от лошади.
— Вся в кровище! — с жалостью сказал он.
Торбеев вернулся назад с ружьем и перекидной заседельной кожаной сумкой и легко, как юнец, вскочил в тарантас.
— Вот и я! — садясь на охапку сена, сказал он с облегченным вздохом.
Саша взмахнул веткой и тронул вожжи. Лошадь нетерпеливо рванулась вперед от ненасытных врагов. Тарантас опять закачало по выбоинам и корням.
— И черт их поймет, как они возят лес по этой дороге, лягушки проклятые! — выбранился Торбеев.
— Лягушки? — удивился Баграмов.
— Ну да, лягушки — ква-ква! — бельгийцы! Слыхали? Мусью Лувен, сукин сын! Уж сколько пройдох на земле зреть случалось, а такого шельмы и свет не видел! Он нас за негров считает, что ли?! — возмущался Торбеев.