По Острию Бритвы
Шрифт:
Как и я, в то время. Думаю, часть меня этого хотела. Это были не первые и не последние мысли о самоубийстве, которые посещали меня в жизни. Не раз я думала о том, насколько проще было бы умереть, чем жить.
Остальные члены моей бригады отошли подальше от нас. Как будто один только разговор о Приге мог вызвать его появление, и они могли избежать его гнева, просто не принимая в нем участия. Чертовы дураки, все они. У Прига было более чем достаточно гнева, чтобы обрушить его даже на тех, кто его не заслужил. Хардт шагнул вперед, держа в своих гигантских руках два свертка ткани. Он протянул их Джозефу, и мы оба увидели, что это бинты, и в основном чистые.
Я
Изен подошел ближе, выбрал место на полу, которое выглядело чуть менее каменистым, чем остальные, и сел. В углу пещеры горел маленький фонарь, и в его мерцающем свете я разглядел, что его лицо покрыто царапинами и коростой. Остатки синяка под глазом. Он всегда залечивал одну-две раны. Я подумала, что это делает его суровым, загадочным, может быть, даже немного опасным.
— Итак, кто вы? — спросил Изен.
И тогда я сообразила, что никогда не называла своего имени. За три месяца, проведенных в чреве Ямы, я ни разу не произнесла своего имени, и до тех пор никто не спрашивал меня о нем. В наши дни я не смогла бы купить такую анонимность. Мое имя известно далеко за пределами этого континента. Оно известно далеко за пределами земных языков. В наши дни даже боги знают мое имя, а это не то внимание, которого ты хочешь. Поверь мне. Но тогда я была никем, и никто не знал, кто я такая.
— Джозеф Йенхельм. — Джозеф протянул руку. Изен пожал ее, и они обменялись рукопожатием, и Хардт быстро последовал за ними.
— Изен, — сказал младший из них. — И это мой брат Хардт.
Все взгляды обратились ко мне, когда Джозеф закончил обматывать бинтом мою левую руку и принялся за правую. Руки мучительно саднило, и мне было уже все равно, знает ли кто мое имя. Я вздохнула и прислонилась к костлявому плечу Джозефа.
— Эскара Хелсене, — ответил за меня Джозеф. — Не позволяйте ее немногословности одурачить вас. Она может быть довольно сладкой, если вы сможете не обращать внимание на ее горечь.
Вот ублюдок! Я должна была разозлиться на его слова. Я, конечно, злюсь, когда думаю об этом сейчас, но я была такой уставшей, что просто бодрствовать было выше моих сил. Мои воспоминания об этом разговоре размыты, и пропущенные слова стерлись, как мимолетный сон, оставив лишь смутные впечатления, как доказательство того, что это когда-то было.
— Кем вы были? — спросил Изен. — До всего этого. — Он не спросил, за что мы оказались здесь. Было невежливо расспрашивать о чьих-то преступлениях.
Тогда я схватила Джозефа за руку, несмотря на боль, которую это причинило мне. Кем бы они ни были, Изен и Хардт были терреланцами. Врагами! Ни им, ни кому-либо другому не нужно было знать, что мы с Джозефом были Хранителями Источников в империи Орран. Оглядываясь назад, я понимаю, насколько проще могла бы быть моя жизнь, если бы я доверяла братьям. Если бы я сказала
— Солдатами Оррана, — пожал плечами Джозеф и похлопал меня по рукам, чтобы ослабить хватку.
Изен кивнул, но Хардт нахмурился. Из них двоих Хардт всегда был умнее. Он видел то, чего не видел никто другой. Иногда я спрашиваю себя, мог ли он заглядывать в сердца людей, узнавать их намерения раньше, чем это делали они сами. Это была особенность этого человека, на которую я со временем стала полагаться, снова и снова.
— Вы слишком молоды для того, чтобы быть солдатами, — сказал Хардт, не сводя с меня пристального взгляда. Ему не нужно было напоминать, что я все еще девочка, к тому же хрупкая. Было более чем очевидно, что я никогда раньше не держала в руках меч, не говоря уже о том, чтобы размахивать им в бою. Честно говоря, я также походила на солдата, как козел — на летуна.
Я почти слышала ответ Джозефа. Без сомнения, он сказал что-то дипломатичное. Он всегда был дипломатом и заставлял других смеяться и чувствовать себя непринужденно. Когда я открыла глаза, то увидела Хардта, сидящего рядом со своим братом, а между нами на земле лежал грубый набор игральных костей. Я не могла сказать, как долго я спала, но определенно достаточно долго, чтобы пустить слюни на плечо Джозефа и почувствовать во рту привкус, который наводил на мысль, что я жевала покрытые волдырями ноги. Я никогда не понимала, как всего несколько минут сна могут вызвать такой неприятный привкус.
— Что… — я оторвалась от плеча Джозефа и вытерла рот забинтованными руками.
— Вот, — сказал Джозеф, протягивая мне маленькую глиняную чашку. Воды в Яме было более чем достаточно, хотя она редко бывала чистой. Некоторые нижние туннели были затоплены, и я даже слышала о гигантской затопленной пещере где-то на двадцать четвертом уровне. Другие заключенные утверждали, что там были огромные сталактиты, которые блестели в свете фонарей. Они также утверждали, что в воде жили чудовища, которые могли высасывать мозг из костей. Я ни разу не была в той пещере, хотя иногда спрашиваю себя, не заполнена ли вся Яма этими монстрами в наши дни, превращая всех людей, которых я там оставила, в кости и плохие воспоминания. Гораздо более вероятно, что монстры никогда не существовали. У нас, заключенных, было мало власти, но убедить человека во лжи — это форма власти над ним. В темноте Ямы ложь, страх, еда и обувь — величайшие из всех валют.
Я выпила залпом, включая осадок и все остальное. Это не столько избавило меня от вкуса ног, сколько заменило его на что-то менее противное и более землистое. Самое странное, но по сей день я иногда скучаю по вкусу воды Ямы. Я думаю, он заставлял меня почувствовать некую связь с землей, которую не смог бы дать даже Источник геомантии.
— Что за игра? — Я чувствовала, что меня снова клонит в сон, но я этого не хотела. Скоро должны были зазвонить продуктовые колокола, а я была настолько голодна, что готова была бороться за то, чтобы быть ближе к началу очереди. Это была борьба, которую я бы проиграла. По большей части обитатели Ямы были покорны, но обещание еды может пробудить от самого глубокого сна даже зверя.