По Острию Бритвы
Шрифт:
Я подумала о том, чтобы подняться наверх, а не спускаться вниз. Третий уровень был не так уж далеко от первого. Я бы никогда не смогла сбежать — все мы, струпья, знали, как хорошо охраняется вход в Яму, — но, возможно, мне бы удалось увидеть проблеск солнечного света. Я мечтала снова увидеть небо. Чтобы вспомнить, на что похожа свобода. Внизу, в вечной темноте Ямы, быстро забываешь, каково это — видеть дальше, чем на дюжину шагов. Забываешь, на что похож горизонт.
В конце концов, меня остановило чистое упрямство. Я могла бы снова увидеть небо. Я могла бы снова увидеть солнечный свет. Но я не хотела с тоской смотреть на них. Я не хотела довольствоваться взглядами украдкой. Я так или иначе добьюсь своей свободы, и небо будет
В то время я все еще питала тайную надежду, что меня могут спасти. Я верила, что император Орран все еще жив. Я думала, что он собирает войска в каком-нибудь тайном месте под пологом леса — вроде моей родной деревни. Я верила, что они придут за мной. Мы с Джозефом были последними Хранителями Источников Оррана, способными поддерживать пять Источников одновременно. Все остальные были захвачены в плен или убиты еще до осады Форта Вернан. Я была могущественной и верной. Я думала, этого будет достаточно. Я была дурой, все еще страдающей от идеализма, который привила мне Академия Магии Оррана.
Я лишь мельком взглянула на деревянный лифт, который должен был доставить меня обратно в главную пещеру. Прига там не было, но, потянув за веревку, я могла бы подать сигнал его другу, чтобы он привел в действие это хитроумное приспособление и спустил меня обратно. Мне претила мысль о том, что придется возвращаться через Корыто, огибать холм и смотреть, как Деко смеется и шутит со своими капитанами-сифилитиками. Да, я имела в виду сикофантов, но, готова поспорить, оба описания были одинаково точными. Я отвернулась от лифта и направилась к лестнице. В маленькую пещеру, которую я делила с Джозефом и моей бригадой, можно было попасть и другими путями.
Лестницы были не самым безопасным способом передвижения между уровнями. Они извивались и извивались, уводя вниз — маленькие туннели со ступеньками. Иногда они выходили в горизонтальные туннели или пещеры, и ступеньки продолжались в другом месте. Было тихо, если не считать моих шагов, и почти мирно. Опасность исходила от других заключенных.
Каждый, кто сидел в Яме, был в той или иной степени преступником. Многие из них были военными преступниками, как я и Джозеф, другие были терреланцами, чьи преступления должны были привести их к крепкой петле и короткому падению. Увы, терреланцы не верили в смертную казнь, они предпочитали приговаривать своих преступников к пожизненному бессмысленному долблению твердой скалы. Были убийцы, воры и еще кто похуже; все они проводили остаток своей жизни под землей, и некоторые из них отказывались менять свой образ жизни. Было хорошо известно, что некоторые из тех, кто чувствовал потребность убивать других, обитали в туннелях и коридорах. Сам Приг советовал никогда не ходить в одиночку, не только мне, но и всем своим струпьям. Очевидно, этот склизкий говнюк хотел оставить возможность убить нас всех за собой.
Несмотря на опасность использования пустынных лестниц, я упорно шла вниз. Я думаю, что была бы рада, если бы кто-нибудь попытался убить меня после странного сострадания управляющего. Старая добрая борьба не на жизнь, а на смерть казалась мне намного более простой и честной. Конечно, я не сомневалась, что проиграла бы эту борьбу. Тогда я не умела сражаться без магии.
В Яме звуки копания не затихали никогда. Поначалу это сводило с ума. Многие из моих первых дней в Яме я балансировала на острие ножа, доведенная до гнева и отчаяния бесконечными долбаными звуками удара металла о камень. Но через несколько месяцев я научилась с этим жить. Это стало фоновым шумом, на который я больше не обращала внимания. И во многих отношениях шум от постоянного копания стал успокаивающим. Земляне могут привыкнуть практически к любым трудностям, если им дать достаточно времени, но требуется какое-то по-настоящему невероятное дерьмо, чтобы заставить нас начать полагаться на трудности, жаждать их. В те несколько раз, когда прекращали копать, я чувствовала, что мои нервы на пределе из-за относительной тишины. Я не знаю, сколько бригад работало в шахте вместе с нами, но их было много. Куда бы я ни пошла,
Именно тогда я в первый раз увидела Тамуру. В Яме он уже был кем-то вроде легенды, и я слышала, как его имя произносили раньше. И никогда доброжелательно. Но я еще не видела старика. Теперь я знаю каждую черточку и шрам на его лице. Я могу нарисовать этого кожистого ублюдка по памяти. Я делала это не раз. Лицо человека рассказывает историю его жизни каждой складочкой, шрамиком и ямочкой. Я знала людей, способных читать прошлое человека просто по его лицу — я никогда не развивала в себе этот навык, но мне нравится рисовать, и я всегда черпала вдохновение из тех, кто меня окружал. Даже в те дни лицо Тамуры было покрыто обветренной кожей. Иногда я спрашиваю себя, что же повидало это лицо. О чем может рассказать нам прошлое Тамуры? Чему оно может нас научить? Я знаю обрывки, мелочи, которые он может вспомнить. Печальная правда состоит в том, что рассудок Тамуры затуманен, как у лунной рыбы, которую слишком часто роняли на голову, и он едва помнит вчерашний день. Он забыл больше, чем большинство из нас когда-либо узнает.
Я спешила по коридору, минуя множество туннелей, расходящихся во все стороны. Я знала, что лестница вниз должна быть где-то рядом, и мне предстоит преодолеть еще четыре уровня, прежде чем я доберусь до своего дома. У меня всегда было хорошее чутье на направление, и, хотя я никогда раньше не бывала в этой части Ямы, я знала, куда направляюсь. Тамура находился на полпути по заброшенному туннелю. У старика за спиной на полу горел маленький масляный фонарь. Его кожа была темна, как ночь, но в волосах белели и седели пряди, собранные в тугие, сальные пряди, которые свисали ему на плечи. Он стоял там, уставившись на потолок туннеля. Неподвижный и молчаливый. И совершенно безумный.
Поначалу я решила, что Тамура сумасшедший. Я все еще думаю, что он сумасшедший. Может быть, суровые условия Ямы подорвали его рассудок, а, может быть, что-то другое. Но что-то подорвало, точно. Если бы я только догадалась поговорить с ним в тот день. Если бы только я прислушалась к тому безумию, которое он извергал. Я, возможно, избавила бы всех нас от многих страданий. Но я была зла, сбита с толку и никому не доверяла, особенно полубезумному старику, который слонялся по темным туннелям, убивая время. Я слышала множество страшных историй о подобных людях, и большинство из них заканчивались очень четким советом: держись от них подальше. Я оставила его там и не обратила внимания на его бдение под крышей туннеля.
Джозеф ждал меня в нашей пещере. Он всегда ждал меня после моих визитов к управляющему. Он знал, через что мне пришлось пройти, и сам пережил подобное. Джозеф всегда был рядом, если мне нужно было поговорить или покричать, или просто подставлял плечо, когда мне хотелось выплакаться.
— О чем он спросил тебя на этот раз? — поинтересовался Джозеф, когда я плюхнулась рядом с ним и взяла предложенную им краюху черствого хлеба.
— Где мы учились, — сказала я. — Нет. Где я училась. Он не упомянул тебя.
Хардт и Изен в другом углу обменивались ленивыми ударами. По крайней мере, в то время я так думала. Теперь я знаю, что Хардт помогал Изену тренироваться. Кулачный бой — это искусство, и оно было чрезвычайно популярно в Яме. Струпья могли заработать дополнительные пайки, алкоголь или множество других наград, просто сражаясь на арене внизу. Им даже не нужно было побеждать, хотя проигрывать было нежелательно. Некоторые люди сражались только насмерть. Йорин был одним из таких. Его называли королем арены, и он еще ни разу не проиграл ни одного боя. Как ни странно, среди струпьев никогда не было недостатка в желающих бросить ему вызов. Интересно, видели ли некоторые в этом выход? Окончательное решение своих проблем. Я могу придумать сотню менее болезненных способов, чем вызов этого монстра на бой.