По правилам и без

neereya

— А, может, новую найдет, нахера ему эта замухрышка?

— Может, он излишне умных любит, а, может, за невзрачной личиной что-то особенное скрывается, мне, честно, по тангенсу. Только ты, когда он тебя уделал, не видел, как он на Зюзю смотрел, когда тот к девке притронулся. Убил бы, если бы ее под прицелом не держали, я из машины все прекрасно видел. Ладно, я к шефу, а ты, Гамлет, через пару часиков голубков навести, если не проснутся, буди как угодно, лишь бы следов не осталось. И не дай бог накладка случится — так я тебя первого шефу отдам, еще и бензопилу в придачу.

Раздались шаги, хлопнула входная дверь, а потом послышалась звучная ругань — в адрес неких Отелло и Шекспира, «этих траханных малолеток», шефа, Князя, Димы персонально…

К холоду добавился вполне ощутимый страх: за папу, за маму, за Диму, за себя, разумеется, чего уж лицемерить… Но, надо отдать

моей расшатавшейся психике должное: этот липкий страх так и остался тугим клубком, обещая проявить себя потом, вместе с матушкой истерикой. А пока меня только трясло, мозг же пытался соображать.

Я покосилась на Диму: как хорошо, что он еще не очнулся, иначе мало ли что… Да и не дай Бог бы услышал все эти «рассуждения» о наших с ним отношениях. Жаль, только, что вряд ли он не очнется к тому времени, когда бандиты начнут мне тонко намекать о том, что надо бы вернуть документы.

И, словно в подтверждение моих мыслей, парень зашевелился, открыл глаза и тут же спросил:

— Ты как?

— Нормально, если в этой ситуации вообще можно так сказать. А ты? Когда меня усыпили, они тебе ничего не сделали?

— Да нет, на удивление цивильные ребята оказались, как и тебя усыпили, и все на этом. Только башка трещит жуть: наверно, тот обиженный решил мне немного отомстить… — Дима говорил это таким спокойным тоном, словно случилось вполне рядовое событие. Разве что привычной насмешливости не было, да беспокойства добавилось — но ни намека на страх. — Знать бы еще, что им надо, но, думаю, сами скоро придут и все объяснят.

— Да, наверно, — согласилась я, внутренне костеря себя, на чем свет стоит: от одной мысли о том, чтобы рассказать все, что я слышала, язык словно отнимался. Не хотелось признаваться, что всему виной мой отец, все равно эти похитители сами придут и начнут «намекать». Пара часов отсрочки перед тем моментом, когда я не смогу смотреть Диме Воронцову в глаза, этого стоит.

— Знаешь, ты первая девушка, которую я так весело провожал домой, — вдруг сказал он.

— Весело? Это такой неуловимый сарказм?

— Да не то чтобы очень, — в тон Воронцова вернулись привычные смешливые нотки. И как ему только удается оставаться спокойным? — Но посуди сама: мало того, что вывожу я тебя из своего дома в пижаме, наркоманских тапочках и моей куртке, причем под ехидные комментарии Кирилла, так еще и нас при этом похищают, как в дешевом кино. Кстати, эти ребятки от нашего вида, похоже, сами немного охренели, так что есть чем гордиться.

— Как у тебя это получается? — и, столкнувшись с непониманием, уточнила: — Вот так легко ко всему относиться? — я действительно не понимала. Дима лишь пожал плечами.

— Просто отношусь ко всему философски, что и тебе советую. А если серьезно, то у меня в этом уже есть опыт. Рассказать?

Я кивнула. Как-то не верилось, что что-то такое ужасное, как похищение, с ним уже случалось, но парень бы лгать не стал — и от осознания того, что он уже успел в свои восемнадцать пережить такое, стало жутко. Но все равно я захотела послушать: может, хотя бы будет не так страшно?

Дима зашевелился, стараясь устроиться поудобнее, чертыхнулся, ругнулся и наконец начал рассказ:

— Ты же знаешь, что мой дед — довольно успешный бизнесмен? — и тут же сам ответил: — Ну да, должна, об этом почему-то все знают… Ну так вот, какому-то идиоту захотелось прибрать к рукам его бизнес, а как это сделать, кроме как не надавить на самое больное — близких людей? Дедушка, каким бы суровым он ни был, и папу с Кириллом, и меня очень сильно любит, и маму любил. И даже свою дуру-племянницу, Лесю, тоже любит, а уж дочку ее, Алину, так вообще. Я тебе о них потом расскажу — занятные личности что мама, что дочка. Но про них почему-то как-то не вспомнили, взрослых дяденек похищать не солидно, а вот пятнадцатилетнего паренька — в самый раз, тем более что дедушка меня и правда больше всего любит. Ну, значит, иду я со школы, солнце светит, птички поют, семестровые на носу, и тут, значит, выезжает эдакий черно-грязный микроавтобус, тормозит прямо напротив меня, вылезают из него ребятки вроде тех, что нас похитили, только побольше, и, соответственно, неповоротливее… Благодаря этой самой неповоротливости я, кстати, успел на стройку старую забежать, ты ее знаешь, на углу Садовой и Пушкина, и там с ними в прятки играл минут десять так точно. Только, как на зло, там сеть не везде ловила, и на нормальное место, где все ловит, я попал всего за минуту до того, как эти братки меня все-таки повязали, только и успел, что набрать номер Кирилла — папа тогда как раз на заседании суда был — да, предупредив, чтоб не дай бог чего не вякнул,

сунул телефон во внутренний карман. Надеялся, как в кино, выспросить, куда меня везут, только вот не учел, что меня попросту вырубили, причем не как цивилизованные люди, хлороформом, а прозаично: пистолетом по голове. Только вот они сами прокололись: мало того, что не обыскали меня, неудобно им в машине было, так еще и сами водиле напоминали, куда ехать надо. Кирилл, конечно, сволочь еще та, но меня в обиду не даст, так что через три часа я был уже дома, но вот за тот час, что мне довелось пообщаться с похитителями, приобрел бесценный опыт, во-первых, в остроумии (черт дернул меня тогда с ними вообще разговаривать, думал, если заложник, ничего не сделают), во-вторых, в художественной матерщине (сделать-то они и правда ничего не могли, мне повезло, так что они только и делали, что матерились на меня, дедушку, начальство, весь мир), в-третьих, в умении оставаться спокойным и даже искать везде положительные моменты. Лишь бы только не позволять себе трястись от страха, я прикидывал, что бы с каждым из похитителей сделал Кирилл, если бы кто-то вообще позволил ему к ним приблизиться и делать, что он хочет. Не буду освещать, на что способен мой любимый дядя, он выдумщик еще тот, да еще и с присущим любому врачу цинизмом… — парень вдруг стал необычно серьезным. — А еще тогда же я понял, что не всегда простые работяги-исполнители беспрекословно слушают начальство, а за наглость можно отхватить как следует. У меня на спине есть небольшой шрам, аккуратный такой, Николай Семенович сам латал, а он в этом почти ювелир. Нет, не думай, ножом или еще чем-то меня не резали, — в голос вернулись привычные нотки, — просто по морде неудачно врезали: я отлетел как раз на крючок для батареи, хорошо хоть, что он просто глубоко меня поцарапал, а не встрял где-нибудь под ребром. Зато как потом Кирилл измывался, обещал, если я начну распускать язык, таким же методом меня приструнять будет. Хотя шутил он, конечно, но все равно было обидно. Зато пропустил все семестровые. Вот так вот весело было.

— Ничего себе весело, — ошарашено проговорила я, пытаясь переварить услышанное. Уж каким-каким, а веселым мне это не казалось — да и вообще, как можно так спокойно и даже с долей веселья рассказывать о таком страшном событии?

— Ну, такой уж я человек, со своими странностями. Ну, хочешь, могу что-нибудь веселое рассказать. Допустим, про любопытного маленького Димочку и только что разведшуюся тетю Лесю, хотя какая она «тетя», ума как у меня — а то и меньше. Не смешно, между прочим! Хотя нет, смешно… Ей вообще с мужиками капитально не везло всю жизнь: то бабник, то алкоголик, то, извини за такое, еще тот извращенец, то просто придурок. В общем, развод на ее счету это был уже четвертый — и это в ее-то тогдашние тридцать два, причем по довольно смешной причине: ее муж через пару месяцев после женитьбы вдруг понял, что, как бы это поделикатнее выразиться… мальчиков, в общем, любит. Разумеется, скандал, немедленный развод, Леся в ярости, пьет, курит, кроет бывшего муженька, почем свет стоит. А тут попадаюсь ей, значит, семилетний я, и вопрошает она у меня, как у представителя мужского рода, почему ей попадаются одни только га… гады, за что ее мир так не любит, ну, и далее в этом же роде. Ну, а тетя на слова, когда выпьет и разозлится, резкая; а я ребенок любопытный, не нахожу ничего умнее, кроме как спросить, что значат тетины слова, которые я повторять не буду, у Кирилла. Тот мне не отвечает, как-то вообще подозрительно сбегает, и иду я уже к папе…

Тут я не выдержала — захихикала, представив себе эту картину.

— Тебе смешно, — наигранно обиженно продолжил Дима, — а мне вспоминать не хочется, до сих пор от воспоминаний задница болеть начинает…

— Прости, обещаю больше не смеяться, — примирительно сказала я, но предательски захихикала снова.

— Нет, ты смейся, смейся, главное, чтоб не плакала, а то я тебя сейчас не смогу как следует успокоить, — «признался» Воронцов, только показалось ли мне, что первую часть фразы он сказал на полном серьезе? — А еще лучше, расскажи что-нибудь, а то у меня уже горло болит.

— И что же тебе рассказать?

— Ну, не знаю даже. Допустим, о том, когда ты впервые напилась, и не надо говорить, что это было недавно и в моем обществе! Ну или… — Дима резко замолчал и жестом велел мне притихнуть. Прислушавшись, я поняла, что входная дверь снова открылась, раздались тяжелые шаги, которые становились все громче и громче, и вот уже в комнату, где нас держали, зашел мужчина лет сорока на вид, отличающийся от тех бритых не только наличием волос, а еще и строгим костюмом, осмысленным выражением лица и общей, как бы поточнее выразиться… представительностью, что ли.