По правилам и без

neereya

— Ну вот, полегчало? — Дима улыбнулся, ставя стакан на стол и закрывая графин. Взамен он протянул мне платок. — А ты не хотела пить… Всего лишь ликер, к тому же, совершенно не крепкий.

О «не крепком» у меня было полностью противоположное мнение, но я смолчала. Тем более, что заметила стоящую на полочке фотографию с красивой женщиной и ребенком. В ребенке легко угадывался Дима, а женщиной была его мать, Мария Воронцова.

— У тебя красивая мама, — тихо сказала я, как зачарованная глядя на фото в нежно-голубой рамке.

— Была, — поправил меня Дима, чуть погрустнев. — Она умерла пять лет назад.

—

Я знаю, — и, предугадав следующий вопрос, объяснила: — Мне папа говорил. Они учились на одном факультете, только он на несколько курсов старше. А наши с тобой мамы были однокурсницами, и даже дружили… А еще, — я вдохнула побольше воздуха, ища смелость продолжить: — я нашла у себя ее фотографию…

И рассказала все: и про фотографии, и про пустые места в альбоме, словно кто-то убрал некоторые фото, и про папины слова — от которых снова потекли слезы.

А Дима слушал. Внимательно, не перебивая, давая мне выговориться — и только глаза выдавали то, что сказанное мной его задевало. И стоило мне закончить говорить, как он снова заставил — хотя, я не сопротивлялась ни секунды — меня выпить сладкий ликер, а потом выпил сам — полный стакан, даже не морщась.

— Дим, что это все значит? — спросила я, чуть подрагивающими руками теребя платок.

— Хотел бы я знать, — парень завертел в руках стакан, а потом, что-то решив, вышел на кухню, откуда вернулся с еще одним стаканом, пепельницей, зажигалкой и сигаретами. — Но не думай об этом сейчас. Тебе нужно еще выпить, чтобы спокойно уснуть, а мне… нужно, в общем, — он поставил стакан на стол, разлил ликер, но, вопреки моим ожиданиям, не сел на место. — А я пока… пойду на балкон.

Я снова схватила его за руку:

— Кури тут, это же твой дом… не стоит из-за меня идти куда-то, да и на балконе сейчас наверняка холодно.

— Это да, — согласился парень, садясь в кресло. Он протянул мне стакан (заполненный лишь на четверть) и взял полный свой, который тут же залпом осушил. Я последовала его примеру. — Ты уже согрелась? — кивок. — Хорошо, теперь будем надеяться, что ты не заболеешь. Может, тебе дать теплый халат?

— Нет, не стоит, — я резко залилась краской, которую не было заметно на фоне и без того раскрасневшегося от холода и спиртного лица. — Я… все в порядке, — и для убедительности закивала головой. Зря: та тут же немилосердно закружилась, но я не выдала этого, лишь решила не делать резких телодвижений.

— Дело твое, хотя не стоит мне тебя слушать, — скорее себе, чем мне, сказал Дима и закурил. Странно, но с сигаретой он выглядел взрослее — хотя обычно я такого не признавала, относясь к сигаретам, как к чему-то негативному. Впрочем, негативное отношение никуда не делось, просто я вынуждена была признать, что Диме сигарета шла, как бы пошло это ни звучало. Он затягивался, выпускал клубы дыма, снова затягивался, думая о чем-то своем, а я не могла оторвать от него взгляда. Он был таким… таким — я не смогла подобрать более-менее точных слов, хотя никогда не страдала отсутствием словарного запаса.

— Если бы ты была в своем обычном состоянии, я бы решил, что ты влюбилась, — голос парня застал меня врасплох, и я резко перевела взгляд на телевизор, где как раз шла к своему логическому завершению виданная мною уже не один раз мелодрама — герои целовались, а на заднем плане играла до жути романтическая мелодия.

Я резко поднялась

с дивана, намереваясь пройти в ванную — и какая разница, что я не знаю, где она, — чтобы умыться и отогнать этот проклятый жар с лица, но подвела координация. Как там говорилось в какой-то книге? «Привет, паркет, я вижу твои трещины»? У Воронцовых в зале был постелен ламинат, и трещин на нем не наблюдалось, но видеть его вблизи тоже не слишком-то хотелось… И опять — в который раз? — меня спас Дима: поймал перед самым падением. Только вот сам не удержался на ногах, и только в последний момент уперся одной рукой — второй он держал меня — в спинку дивана: так, что я попросту осталась зажата между ним и этим враз показавшимся неудобным предметом мебели.

— Как-то мы слишком много выпили, — тихо сказал он. Я кивнула. — И куда это тебя понесло?

— В ванную. Или на кухню — умыться, — так же тихо ответила я. Я собиралась тут же попросить прощения — по привычке, как и обычно в ситуациях, когда из-за меня страдают другие, но смолчала — некстати сейчас были бы слова извинения. Да и любые другие — я просто вдруг попала в плен этих невозможно желанных серых глаз.

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя странные глаза? — уже даже не сказал, прошептал мне парень. — Всего минуту назад они казались мне ореховыми, теперь я ясно вижу: они зеленые. И они красивые, настоящие, не испорченные тоннами косметики, а еще по ним всегда все видно, как бы ты ни старалась скрыть свои эмоции.

Я не отвечала — да и зачем? Что сейчас можно сказать? Можно лишь судорожно сглотнуть, почувствовав восхитительный аромат — смесь геля для душа и сигаретного дыма, еще сильнее прижаться к разгоряченному алкоголем телу, лишь бы только не упасть, пусть и на мягкий диван, потому что ноги резко подкосились, и почувствовать на своих губах чуть сладковатый привкус других, сейчас таких желанных…

Вопреки бытующему среди моих одноклассников мнению, я уже целовалась, причем не просто дотронувшись своими губами до чужих, а по-настоящему — только вот те, другие поцелуи, меркли с тем, что подарил мне Дима. Все мысли разом куда-то испарились, я прижалась к нему еще сильнее, дотронулась руками до плеч — и тут же упала на диван, под тихую, но звучную ругань.

— Что же ты со мной творишь… — не оборачиваясь ко мне, Дима ухватил сигареты и зажигалку и стремительно вышел на балкон.

А я с совершенно глупым выражением лица дотронулась пальцем до разгоряченных губ. Наверно, не лишним было бы случае обидеться — но я понимала, что ругался парень исключительно на себя, да и то не потому, что ему наш поцелуй был неприятен — даже наоборот, я успела разглядеть это в его глазах, таких… любимых. Только сейчас, нетрезвая, я могла это признать — да и отрицать было бы глупо.

Мысли так и не вернулись, а вот пустая голова кружилась нещадно, так что я легла на диван, свернувшись калачиком (по-другому поместиться не получалось), и задремала, не думая ни о чем и глупо улыбаясь.

Я не проснулась ни когда вместо тихой музыки мелодрамы заиграла громкая песня из рекламы, ни когда Дима вернулся и отнес меня на свою кровать — по себе ведь знал, как неудобно спать на маленьком диванчике, ни когда он наклонился ко мне, прошептал:

— И где же твоя хваленая рассудительность? Зачем заставляешь меня думать за двоих? — и, укутав меня, ушел — опять курить.