По правилам и без
Шрифт:
— Привет, ребятишки, — бегло осмотрев нас пугающими темными глазами, произнес он неожиданно приятным голосом, подходящим скорее актеру или певцу, чем преступнику. — Вас не слишком обижали?
— Да они сами кого хочешь обидят, — в комнату вошел другой тип, тот самый, который получил от Димы, вероятно, Гамлет. — Шекспир, мне точно нельзя мальчика хотя бы раз стукнуть?
— Я тебя сейчас самого стукну так, что весь день звездочки ловить будешь, — резко посерьезнев, ответил Гамлету Шекспир. Ну и клички у них, одна другой краше… Еще, кажется, среди них есть Отелло;
Мои отстраненные размышления прервал все тот же Шекспир, снова обративший на нас свое внимание:
— Дело в том, что произошло досадное недоразумение, — начал он, но его тут же перебили.
— Вы нас с кем-то перепутали и теперь пришли, чтобы принести извинения и отпустить? — с привычной долей язвительности осведомился Дима. Ну и зачем ему это, ответьте мне на милость? Неужели нельзя просто тихо посидеть, послушать? А вдруг этот Шекспир тоже не слишком-то чтит приказы свыше, тем более, судя по его виду и поведению, он и сам относится к этим самым «свыше»?..
Но его реакция повергла и меня, и лысого Гамлета в глубокий шок: этот пугающий человек рассмеялся, причем не зло, а так, как смеются с хорошей шутки.
— Нет, не настолько недоразумение, — отсмеявшись, ответил он. — Но гораздо более досадное. И, ты угадал, мы действительно вас скоро отпустим… может быть.
— В каком же случае это произойдет? — тут же ухватился за фразу Воронцов. Сейчас он напомнил мне отца: такой же цепкий, внимательный, да еще и чертовски серьезный — по выражению не лица, глаз.
— От тебя лично, Дима, — мужчина сделал на имени какой-то неуловимый акцент, от которого парень сжал кулаки так, что костяшки побелели, — требуется всего лишь сидеть тихо и не обижать моих ребят.
— Кто кого обижает, — прошептал Дима, а потом словно бы что-то понял: — Что вам нужно от Риты?
— Всего лишь поговорить, — Шекспир улыбнулся так, что, познакомься мы в других обстоятельствах, я бы поверила этой улыбке. Но было то, что было.
Были наручники, был холодный пол, были угрозы и… и еще была ладонь Димы, каким-то неуловимым движением начавшая сжимать мою. У него была холодная рука, но холод этот был приятным, в отличие от холода пола и батареи, приятным и чуть-чуть пугающим. Мне вдруг стало страшно. Опять, только в этот раз я по-настоящему испугалась того, что, возможно, последний раз Дима вот так вот сжимает мою руку, он ведь если и не скажет ничего плохого, достаточно будет того, что он знает, что знаю я…
— Поговорим, — голос дрогнул. Холодная ладонь сжалась, но стоило чуть пошевелиться, тут же безвольно повисла, словно ничего и не было. Я не могла заглянуть в глаза парню, в эти невозможно, невыносимо серые глаза — просто не было сил. Но и так знала, что там не было упрека. «Если ты так решила», — вот что было сказано еще холодной ладонью.
«Если с тобой что-то случится, я не прощу ни себя, ни тебя», — вот что было в холодных серых глазах, когда они смотрели на меня, уходящую из комнаты вместе с человеком со странным прозвищем Шекспир.
Но я этого не видела.
И даже не заметила за этим отсутствующе-напуганным состоянием, что вышла на лестничную площадку.
— Я в любом случае тебя догоню, так что не дергайся, — опережая мои еще не оформившиеся мысли, произнес мужчина и достал сигареты. Несколько секунд — и вот он уже затягивается, выпускает клубы дыма… А я, что зачарованная, смотрю на тлеющий огонек.
— Ты ведь умная девочка, — огонек опускается вниз, а голос вынуждает смотреть в пугающие темные глаза. — И понимаешь, что даже если мы вас сейчас отпустим — а так, скорее всего, и будет, — все просто так не решится. Твой отец слишком сглупил, огрызнувшись на Степана Павловича, но проявил чудеса ловкости, быстренько передав очень важные для шефа документы Князю. Не стану объяснять, что к чему и кто есть кто, скажу только, что оба эти человека — в некотором роде хозяева всех нас, и грызутся они уже давно, но ничего друг другу сделать не могут даже в сложившейся ситуации. Подумай, кто тогда пострадает, — и снова затянулся, ожидая, пока я «подумаю».
Знала и так.
— Вижу, догадалась, — мужчина усмехнулся. — Это палка о двух концах. С Воронцовыми, Беликовым и его семьей все в порядке, пока документы у Князя. Но пока документы у Князя, каждый под прицелом Степана Павловича. Твой папа залез слишком далеко, а расплачиваться, если говорить прямо, будете вы с твоей мамой. Всем будет гораздо проще, если все вернется законному владельцу — и он лично запретит всем и каждому трогать кого-то из фигурантов этого нехорошего дела даже пальцем.
— И что же вы от меня хотите? — я заставила себя посмотреть Шекспиру в глаза, отправив страх куда-то далеко. Лишь бы только не выдать себя…
— Ничего.
Я моргнула. Еще раз. И еще. Разве рот только, как рыба, не открыла, глотая судорожно воздух.
— Ты ведь умная девочка и все решишь сама. Я просто хочу, чтобы ты все понимала и верно оценивала. А дальше…
А дальше пришли еще люди, и Шекспир замолчал, при этом едва заметно поморщившись. Я даже не осознала, что произошло — лишь позволила увести себя, пропустив мимо ушей все сказанное. В голове звенели слова мужчины, больше подходящего для актера, чем для человека, и было глубоко плевать на все остальное; пока все внимание не захватили знакомые голубые глаза.
— Все закончилось, так что можешь отмереть, — накидывая мне на плечи плед, проговорил Кирилл Викторович, усаживая меня в машину. В метрах пятидесяти от нее стояла еще одна, более строгая, и из нее вышел человек. Седоволосый мужчина, сила которого ощущалась даже если вот так вот смотреть ему в спину.
— Тебе понравилось это милое местечко, — «ненавязчиво» усадил меня в машину врач и сам сел рядом. Последним, что я увидела прежде, чем он сунул мне какие-то таблетки и велел выпить, я успела заметить, что Дима вышел в обществе Шекспира, и решила, что седоволосый мужчина занимает у Константина Викторовича аналогичную должность.