По правилам и без
Шрифт:
«Скажите, ваш клиент признает себя виновным?»
«Как вы будете строить линию защиты?»
«Правда ли, что ваш клиент виновен в еще трех убийствах?»
«Сколько вам заплатили, чтобы вы помогли отмазать от тюрьмы убийцу двадцатилетнего юноши? У вас ведь у самого есть сын не намного младше…» — от такого наглого вопроса я поперхнулась кофе, а вот мужчина с телеэкрана даже глазом не моргнул.
«Все вопросы после суда», — твердо заявил он, выныривая из толпы. На экране вместо изображения раздосадованных журналистов появилась фотография Константина Викторовича, рядом с которой буквы складывались в досье, которое я честно пропустила мимо ушей — и так понятно, что
Невольно вспомнился случай, когда я видела этого человека вживую: лишь раз настолько вблизи, чтобы можно было заглянуть в глаза. Это было три года назад, когда отец зачем-то заговорил с Воронцовым после собрания родителей нашей параллели — я тогда не слушала их разговор, прочно отключившись от мира при помощи наушников. Зато хорошо рассмотрела глаза адвоката: холодные серые, почти стальные, с яростью и раздражением где-то в самой глубине. Хотя, несмотря на это, держался он сдержанно, а в конце даже пожал папе руку и улыбнулся мне, хоть улыбка и получилась холодной. Совпадение или нет, но отец уехал ровно через месяц после этого разговора.
И вот сейчас на меня смотрели те же глаза, вот только видела я перед собой не отца, а сына.
Странно, но за один день Дима успел прочно засесть у меня в голове, да так, что все мысли невольно приводили к нему, такому разному за всего-то два часа, которые мы провели «вместе», такому удивительному и… манящему. Словно особо сложная головоломка.
А ведь так оно и есть: нет загадки сложнее, чем Человек. Может, это и странно, но если относиться к людям так, жить становится веселее и, одновременно с этим, легче. Анализируя те или иные поступки людей, начинаешь видеть их истинную причину, понимать, что из себя этот человек представляет, что от него можно ожидать, как ему отвечать, чем защищаться и чем нападать. Так, только благодаря привычке наблюдать за малейшими действиями и изменениями человека, я научилась держаться на плаву в окружающем обществе: в словесных, как и прочих, перепалках я откровенно слаба, но могу уйти от разговора, перевести его в другое русло или намекнуть на что-нибудь такое, что желание меня доставать отпадает сразу. Поэтому (ну и по причине того, что контрольные работы еще не отменили) мало кто открыто говорит мне гадости, и, хоть иногда и насмехаются, быстро это заканчивают. Так жить привычно и легко, только вот…
…только вот не все — открытая книга. К таким исключениям совершенно точно относится Дмитрий Воронцов. И дело во впечатлении не за один день, а за те десять с половиной лет, что мы проучились в параллельных классах. Непредсказуемый, непослушный, но легкий в общении, жизнерадостный и неординарный, Дима всегда меня восхищал. Ведь про него и правда часто говорят: учителя, Катя, другие одноклассники. А я невольно запоминаю и составляю для себя его портрет, который разбивается вдребезги после очередного рассказа. Человек-загадка — вот кто он. Это только сегодня он ведет себя более-менее понятно и, может, для других даже предсказуемо, но все равно удивляет. Подумать только, за каких-то два часа, из которых мы говорили от силы пятнадцать минут, он успел удивить меня не один раз. Да еще и эта его резкая перемена настроения… уж не связано ли это с новым
Пока я предавалась размышлениям, новости сменились погодой: синоптики обещали обильные снегопады и температуру до -10, — а кофе как-то незаметно закончился. Пришлось подниматься, снова ставить чайник и искать еще один стикер — в этот раз с самым крепким кофе, что есть в доме. При резком движении тело отозвалось болью, причем везде, начиная от головы и заканчивая, как ни странно, ягодицами.
А ты что хотела, Рита, посетив физ-ру впервые за последние полтора месяца?
Ровно в семь тридцать прихожую огласил привычный вопрос:
— Рита, ты дома? — это пришла с работы мама, привыкшая, как и я, говорить совершенно ненужные фразы. Вот такая вот у нас с ней привычка, от которой так просто не избавишься.
— А куда я денусь, мам, — все по той же привычке ответила я, выползая из кухни. Состояние тела дошло до отметки «не согнуться, не разогнуться» (а всему виной чертова разминка с элементами растяжки), а настроения — до «найдите мне веревку и мыло».
— Ты чего уроки не учишь? — отряхивая пальто от снега, строго спросила мама, даже не глядя на меня. Это тоже что-то вроде традиции, только она мне совсем не нравится.
— Я вообще-то уже все выучила, нам на завтра мало задали, — подавив вздох, ответила я.
— Смотри мне, если узнаю, что не делаешь домашнее задание — пеняй на себя. Сама ведь потом не поступишь и будешь без образования, — и снова одно и то же. Вот только почему до мамы никак не дойдет, что я поступлю, причем с большей вероятностью, чем остальные мои одноклассники? И что даже если и не сделаю домашку, все равно успею решить все в классе, или учителя простят — редкость ведь; и что на учебу не нужно тратить все свободное время, без отдыха все будет только хуже, и никакие знания сердечнососудистой системы не помогут, если резко упадет давление.
Наверно, только у моей мамы вызывает недовольство «десять» даже не за контрольную, а за самостоятельную по не нужной мне биологии; только она за «одиннадцать» по алгебре может долго читать морали на тему того, насколько важен средний балл аттестата. Но, как бы там ни было, я люблю эту женщину. Ведь ради меня она бросила институт после четвертого курса, хотя мечтала преподавать, ради меня устроилась на ненормированную работу, и только ради меня порой устраивает лекции — уж она-то знает, как тяжело выживать в этом мире, особенно когда осталась одна с четырнадцатилетним подростком.
— Мам, я грею ужин? — и снова привычная фраза, которой заканчиваются любые морали. Утвердительный кивок, и я плетусь обратно на кухню, понимая, что настроение приближается к точке замерзания Гелия*. По телевизору снова новости: рассказывают про то преступление, заказчика которого будет защищать Воронцов, но я намеренно убираю звук — не хочу слышать эту историю в новой интерпретации уже третий раз за сегодня. На плите греется картофель с мясом, за окном падает снег, из еще почти полной чашки доносится божественный аромат кофе, мама умывается и идет ужинать…
…семейная идиллия нарушается, так и не успев начаться.
Даже тщательно обдумав все спустя некоторое время, я так и не поняла, что же произошло сначала: маме позвонил неизвестный номер, или она увидела репортаж, в котором как раз показывали всех действующих лиц громкого убийства — то есть заказчика, исполнителя, убитого и адвоката заказчика, — но она разом побледнела, едва не выронила телефон и вернулась в ванную, зачем-то там запершись. Спустя минуту раздался шум воды и трель звонка — стандартной мелодии Nokia, которую мама все не хочет менять.