По праву рождения

Казанков Александр Петрович

Белинский остановился и снова посмотрел на Николая.

– - Замечательно. Я сейчас уйду, а вам еще какое-то время придется побыть здесь. Но не беспокойтесь, сегодня к вечеру вы будете свободны.

– - К вечеру? А сейчас...
– Николай не хотел оставаться здесь ни минуты, но в то же время понимал, что придется потерпеть.

– - Сейчас десять часов утра.

– - Сколько я здесь?

– - Двадцать восемь дней, - произнес Белинский, стукнув в дверь. Та тут же открылась, выпуская адъютанта

из подземелья.

– - Двадцать восемь дней, - прошептал Николай.
– Двадцать восемь дней украденной жизни.

Начальник тюрьмы пил свой утренний кофе, когда к нему пожаловал неожиданный гость. Он вскочил со стула, застегивая мундир и вытягиваясь перед его высочеством.

Роман Александрович лениво обвел взглядом кабинет. Ему было не приятно находиться здесь и появилось желание поскорее разобраться с делами и уйти.

– - Ваше высочество. Я... я так ... рад, - мялся офицер.

– - Оставим. Оставим любезности.
– Роман прошел к столу. Он бросил на него свернутый лист бумаги, перетянутый лентой и скрепленный печатью государя.

Офицер, как завороженный смотрел на документ, не понимая в чем дело.

– - У меня мало времени. Я очень спешу, - надменно произнес Романов.
– Он бросил беглый взгляд на офицера и тут же отвернулся.

– - Конечно, ваше высочество. Все, что вы потребуете, - подобострастно произнес военный.

Роман бросил на офицера насмешливый взгляд.

– - Это приказ об освобождении графа Ростопчина. Приведите его немедленно.

– - Графа, - побледнел начальник тюрьмы. Рука потянулась к вороту.

Роман сразу же сбросил свою медлительность, настороженно посмотрел на собеседника.

– - Графа Ростопчина. Надеюсь, вы знаете, кто находится в вашем ведении.

– - О, конечно, ваше высочество. Я. Я знаю. Но...

– - Что?

– - Я. Я еще сегодня ночью отправил донесение во дворец.

Роман почувствовал, как ледяной холод прошел по его телу.

– - Я думал, вы знаете.
– Офицер смотрел на Романова, но, не дождавшись ответа, произнес: - Он повесился. Сегодня ночью. В камере.
– Начальник тюрьмы продолжал смотреть на его высочество, на его холодное не проницаемое лицо.
– Он записку оставил. Для супруги.

– - Выйдите.
– Металлически произнес его высочество.

– - Что?

– - Выйдите вон.
– Снова повторил он, не повышая голоса.

Офицер спорить не стал, и тут же выскочил из комнаты.

Роман несколько минут просто стоял на одном месте, прикрыв глаза. Словно вся жизнь пронеслась перед ним в этот момент. Почему на душе так гадко? Так мерзко? Кто ему этот человек? Никто. Только через некоторое время, почувствовав боль в руках, он пришел в себя. Он поднял руки, до боли сжатые

в кулаки, к своему лицу. Пальцы посинели от напряжения, и Роману потребовалось огромных трудов разжать их. Он увидел, что руки ужасно дрожат, совершенно не слушаясь его. Он провел ими по сюртуку, словно пытаясь стереть невидимую кровь. Роман Александрович инстинктивно подошел к столу и сел на стул. Рука потянулась к маленькому самодельному конверту. Роман повернул его и прочел слова, которые обожгли его безумным огнем. Стало нечем дышать. Он ослабил узел, пытаясь вдохнуть свежего воздуха.

"Моей любимой жене Вере Петровне, - снова прочел он надписанный конверт. Роман взял его обеими руками, желая развернуть записку, но тут же остановился. "Моей любимой жене Вере Петровне" - эти слова больно врезались в его мозг. Он бросил письмо на стол и смотрел на него так, как будь-то, оно представляет для него угрозу.

Его высочество снова вдохнул побольше воздуха, пытаясь привести чувства в порядок. Но в душе поднялась такая буря, которая не желала успокаиваться. Роман взял в руки приказ императора, развернул его, пробежал глазами.

– - Глупец, - прошептал он, - какой глупец. Мальчишка.
– Он с силой закрыл глаза, мечтая оказаться подальше отсюда. Когда открыл их, взгляд устремился на пламя свечи, которая разгоняла дневной полумрак этой неприятной комнаты. Рука, державшая приказ, сама потянулась к ней. Его высочество с какой-то одержимостью наблюдал, как пламя охватило лист бумаги, которое постепенно превращало его в черные обугленные хлопья. И только когда пламя добралось до его пальцев, Романов пришел в себя. Остатки приказа упали на стол, оставив на сукне черное пятно.

– - Теперь оно вам ни к чему, - снова прошептал его высочество, словно обращаясь к невидимому собеседнику.
– Ни к чему. Как глупо.

В этот момент он забыл о сомнениях, всю ночь терзавших его. Забыл, как тяжело ему далось решение об освобождении графа. Он понял, что, не смотря ни на что, считал себя правым. Он думал, что оказывал одолжение Вере Петровне, поднявшись непонятной жалости. А на самом деле, все пустое. Кто виноват? "Я, - безжалостно ответил сам себе Роман.
– Я загнал его в петлю. Я разрушил жизнь. Нет. Две жизни. А может больше".

– - Господи.
– Если бы можно было повернуть время вспять.
– Господи.
– Роман обхватил голову руками и тут же вскочил со стула. Он метался по комнате, словно зверь, загнанный в клетку.

– - Глупец. Глупец.
– То и дело шептал он.

Через некоторое время он резко остановился. Снова постояв несколько минут, он тут же потянул узел галстука и, схватив со стола прощальную записку Ростопчина, медленно, высоко подняв голову, вышел из кабинета.