По рукам и ногам
Шрифт:
Ни несчастным, ни полным ненависти взглядом Кэри не проймешь, значит, надо действовать иначе.
С ничтожно-подхалимским подобострастием.
Дьявол, как я все это ненавижу.
Безделье действовало убийственно.
Я была до смерти не привыкшая к такому образу жизни. И потому он меня ломал до хруста в костях.
Цепь на глаза попадалась постоянно, а когда не попадалась, напоминала о себе тяжелым металлическим звяканьем. Я еле удерживалась, чтоб не взвыть.
Унизительным было все. Даже воздух, наверное. Мне отказано
Мне не хохоталось.
Когда не смеется и не плачется, честно говоря, паршиво. Говорили, со слезами вся гадость с души уходит.
Моя не уходит. Значит, пусть накапливается. Может, когда-нибудь я от этого просто сдохну.
Лежать ничком на кровати и при этом еще как-то умудриться грызть ногти – занятие не привлекательное совсем. Альтернативы, впрочем, нет. Я уже облазила все ящики в комнате – и все пустые, кроме, наверное, тех, которые заперты. Чуть не сорвала тяжелые темно-красные шторы, и почти поскользнулась в ванной. План перевыполнен.
И, не хочется признавать этого, я жду Кэри. Как объекта, который будет хотя бы двигаться. Что-то вроде мухи. Последним таким была служанка, единственная в доме, которая принесла запас еды сразу на целый день – церемоний на новом месте разводить не собирались, хозяйство еще не отлажено.
Чтобы наесться хватило совсем чуть-чуть, я уже подумала, может Ланмиллеру объявить голодовку. Но это отвратительно глупо и…
Голодать я ненавижу.
Уже наступали сумерки, когда Ланкмиллер в комнату заявился. Я сделала вид, что его не замечаю, точно так же, как он вид делал прошедшие несколько наизнанку выворачивающих часов. Сейчас он что-то такое скажет, что можно будет потом уже и не притворяться.
Испорть мне всю малину, давай. Поболтать же хочется. Хоть с кем-нибудь. Хотя бы с тобой.
– Я в расцвете лет заработаю себе ревматизм, – Ланкмиллер с размаху упал на кровать, – или какие-там болезни со спиной связаны.
Я осторожно выползла из-под его руки. Когда задыхаешься, игнорировать сложно.
Это не помогло. Кэри на ощупь нашарил мой локоть и дернул за него, заставляя повалиться обратно.
– Так… а в чем дело-то? – пробубнила я в воротник Ланкмиллерской рубашки. Если буду отползать, руку вывернет.
От чего вообще бывает ревматизм? Это что-то со спиной? Или от нервов?
– Мне даже отравиться нельзя, понимаешь? Всего день, а уже такие завалы работы, что хоть вешайся. Я неотступно за компьютером – спину ломит просто не человечески, – почти что простонал Кэри, ероша волосы. – Целый день, то партнеры, то еще кто…
Ну да. Посетуй мне. Это, конечно, не так сложно, как весь восемнадцати часовой рабочий день носиться между столиками пьяных похотливых мужиков, разнося их заказы, с перерывом на обед в пятнадцать минут. Я даже немного сочувствую.
– Ну… давай я массаж тебе сделаю,
Я это страшно не люблю, а выбирать-то не приходится. Черт, а прозвучало-то как…
Кэри удивленно приподнял брови, выворачиваясь так, чтоб было видно мое лицо. Он изучал его с несколько секунд, а потом расплылся в идиотско-извращенской улыбке. Это ничуточки даже не сексуально было. Может, со временем привыкну.
– Если хочешь, то, пожалуйста, – лениво протянул он, приподнимаясь на локтях, – но при условии, что разденешься. Совсем.
Я, кажется, поперхнулась. Не иначе, он воображает это таким уж для меня большое удовольствие, что я и к стриптизу ради него готова. Готова, что уж. Чем сильнее он в это поверит, тем быстрее меня снимут с цепи.
Только стриптиза не получилось, легкое платье в одну секунду почти без шелеста свалилось к ногам, я замялась немного, потом снова опустилась на кровати, позади принявшего сидячее положение Ланкмиллера.
Может, это его практика с нижним бельем так действовала, или дело скорой привычки к трудностям – смущения я почти не чувствовала, и оттого была чертовски собой довольна. Вот уже одна слабость – прочь.
Я нарочито не спеша помогла ему снять пиджак. Он не торопил – некуда было торопиться. Закончиться все это должно было постелью, я это понимала, а Ланкмиллер даже сомнений не допускал.
О, у него подтяжки сегодня. Как мило. Не люблю ремни. Не люблю звук расстегивающегося ремня еще с детства, из скудных клочочков воспоминаний о том, как отец меня иногда за шалости любовно поддавал под задницу.
– Ты их снимаешь или спустить надо? – с благоговейным интересом осведомилась я.
– Спусти, – сухо скомандовал Ланкмиллер. – Рубашку тоже сними, через нее не делай.
Ну во-от, и рубашку ему. Я приподнялась на коленях, прижавшись к его спине, и свесила руки по обе стороны от его плеч, пыталась расстегивать тугие пуговицы. Они легко поддавались, как ни странно. Наверное, потому что руки не трясутся.
Я рубашку спустила, аккуратно отложив на кровать. Ланкмиллер, до чего ж ты вредный, но тело у тебя… Зайтись в беззвучном крике, восхищаться-восхищаться. Но, конечно, что тело, если душа такая козлиная?
Я аккуратно, в целях разведывания обстановки, провела пальцем по его плечу, в ключицу даже потыкала.
– Ну хватит нежничать, покажи темперамент, Кику, – хохотнул Кэри то ли с издевкой, то ли…
– Какой из меня там темперамент…
Я еще недостаточно освоилась, чтобы показывать, и не покажу до тех пор, пока уверена не буду, что это нормально, повалить Ланкмиллера на кровать и до полу-одурения изнасиловать любым, что попадется под руку. Да и потом, я все еще его боюсь. И спонтанные вспышки гнева. Кажется, он совсем не осведомлен о том, от каких махинаций человек может умереть, а от каких еще не очень.