По шумама и горама (1942)
Шрифт:
— Как сказать, — задумался Юрий Венедиктович, а потом отрезал, — сволочи они все. Сволочи и подонки.
— Почему? — оторопел Михаил Борисович.
— Звери и нелюди. Мы уже не застали время, когда они живыми скидывали в Дрину связанных попарно сербов, но по сей день, когда кто-либо пытается перебраться на нашу сторону, они гонят их и расстреливают.
— Святый Боже…
— Постоянно охотятся за людьми на нашем берегу. Две недели тому назад, перед отъездом в отпуск в Белград, на нашем участке застрелили сербку, работавшую на огороде.
— Но…
— На следующий день обстреляли ездовых, поивших лошадей.
— И что, командир дружины ничего не предпринял?
— Почему же. Вызвал начальника усташской заставы и выдвинул своего рода ультиматум — еще один выстрел и мы разнесем пулеметами их штаб.
— Помогло?
— На нашем участке обстрелы прекратились. А на других сотни прикрывают переправы, если сербы хотят перейти на наш берег.
Скрипнули сапоги, собеседники неторопливо удалились. Белый как мел Марко со сжатыми кулаками сел на койку, привалился к стене и застыл, глядя в потолок. Только губы его шептали то ли молитву, то ли проклятья.
— Вот так-то, брат, — присел я рядом и обнял его за плечи. — Видишь, никаких диверсий, а непричастных все равно убивают. Просто потому, что они не такие, как эти фашистские твари.
Марко неопределенно хмыкнул.
— Так что даже не задумывайся, сколько раз увидишь, столько раз и убей! — кривенько процитировал я известное стихотворение Симонова.
До конца маршрута досидели, как мышки. Правда, в Шабаце чуть не влетели — мы-то к трапу поскакали как можно быстрее, чтобы со знакомыми не столкнуться, да только там на пристани уже стояла команда юнкеров в ожидании обратного рейса.
Веселые, молодые, здоровые, довольные жизнью. Еще бы, из них сколько лет в кадетском корпусе военных делали и вот — война! Да еще война такая, не слишком настоящая, учебная — без бомбежек и артобстрелов, без танковых атак. Пальнут в сторону усташей раз-другой, плохо обученных партизан пулеметами отгонят, вот и все боевые действия. Зато они в строю наравне с ветеранами Первой Мировой и Гражданской, а порой и выше по должности.
Стояли, ржали и пинались, пользуясь отсутствием начальства, но равнения не теряли, и вот гадом буду — мелькнула среди них малоприятная рожа Левченко.
— Самокатная команда! — раздался до боли знакомый голос полковника Чудинова. — К погрузке!
Юнкера немедленно подобрались, замолкли, подтянули ремни винтовок. Глухо звякнула притороченная к вещмешку каска, стукнули каблуки ботинок.
— Равняйсь!
Пользуясь тем, что юнкера глядели на Чудинова, мы с Небошем быстренько проскочили на причал и даже успели зайти за угол крашенного в голубой цвет домика, выполнявшего функции речного вокзала.
— Смирно! Нале…во! На борт марш!
Марко замешкался, и сошел на берег в тот момент, когда юнкера уже подходили к трапу.
— Ну здравствуй, Сабуров, — прошипел ухвативший его за рукав Левченко.
— Шта хочеш? — сумрачно буркнул Марко, пытаясь высвободить пальтишко.
— Нет вы только посмотрите! Знакомых не узнает! — издевательски улыбаясь, обратился Левченко
— Левченко! — подошел Чудинов. — Отставить! В чем дело?
— Так Сабуров же!
Полковник внимательно осмотрел Марко и перевел взгляд на Левченко:
— Вы обознались. Это не Сабуров. Извинитесь и не задерживайте погрузку.
Только сейчас Левченко вгляделся пристальней, и понял, что ошибся — да, похож, да, за год Марко подрос и сравнялся со мной прошлогодним, но не более того.
— Извинявам се, — напряг свои знания сербского Левченко.
— Нема на чему, — все так же мрачно ответил Марко и поспешил присоединиться к нам.
Пока дошли до рынка, Небош не утерпел:
— Откуда этот тебя знает?
— В кадетском корпусе вместе учились. Сволочь еще та.
Хорошо еще, что он не в меня вцепился, я бы ему точно в торец выписал. Но с сабуровской рожей надо что-то делать. Здорово, когда на нее западают всякие милицы да верицы, но вот когда мою морду узнает каждая собака в Сербии, уже не очень. Прямо хоть пластическую операцию делай.
Я горько усмехнулся — ну да, посреди Югославии, в 1942 году, самое место и время.
На попутных телегах добрались из Шабаца в Текериш, из Текериша в Завлак, из Завлака в Крупань.
И офигели: городка практически не было. Стояла церковь Вознесения, торчали несколько зданий, еще несколько строили или восстанавливали, но первое впечатление — голое место. Масштаб поменьше, чем в Смедерево, но там мы не могли толком сравнить, а тут все трое помнили, как выглядел Крупань еще в сентябре. И все, что восстановлено, занято в первую очередь русскими.
Одно счастье, что здесь не юнкерская дружина, в которой меня через одного знают, а второй батальон, где кадетов нет. Но все равно, надо ухо держать востро и после первого же предъявления документов патрулю, мы отправились дальше.
Патруль, кстати, принял наши бумаги и объяснения, что едем наниматься на рудник в Столице, вполне доброжелательно, и начальник даже подсказал, что там надо в первую очередь обратиться к командиру расквартированной там казачьей сотни.
Ни в какое Столице мы, разумеется, не собирались, а предполагали добраться до Дрины и по ее долине выйти как можно дальше на юг по сербскому берегу. А там уже рукой подать до Рогатицы, которую не столь давно взяли партизаны. Даже если их и вышибли, поскольку стоит город на железной дороге, то наверняка отряды есть в округе, да и Фоча там тоже недалеко.
Потому с дороги на Столице мы свернули влево и миновали деревушку Терезичи, надеясь к вечеру выйти к Дрине вдоль бежавшего между холмов и горок ручья.
Двойная ловушка началась с тумана, после трех часов движения накрывшего всю полукилометровую ширину лощины. Тумана такой густоты, что мы даже не понимали, куда идем, просто старались выдерживать направление. Не знаю, насколько успешно это удавалось, но все остальное выглядело настолько зыбко, что мы даже не могли определить, что там видится в разрыве молочной мглы, скала или новые клочья тумана?