По следам Адама
Шрифт:
Некоторое время мы не могли понять, что сейчас — мир или война. Приказ о прекращении огня пришел 13 мая, но за ним следовало странное разъяснение, что он применим только к соединениям в составе дивизии и выше. Поскольку в Финляндии нас было явно меньше, к нам он, получалось, не относился. Помню, что в тот день мы отправились на дорогу обследовать воронку от бомбы, которую надо было засыпать, и обнаружили рядом с ней семьдесят мин.
Стабел едва не утонул в Атлантике, когда мы в первый раз прибыли в Мурманск. Только чудом его не забросило прямо на небеса в один из тех дней, которые он провел в одной палатке со мной и «Петерсеном» — Рааби. 22 мая я записал в дневнике:
«Перебрались в новый лагерь. В нашем старом лагере
Теоретически, противотанковая мина не взрывается, когда на нее наступает такой легкий и «незначительный» объект, как человек, но теория это одно, а практика подчас — совсем другое. Что и доказал один прибывший в Карасйок офицер. Он положил на землю немецкую противотанковую мину и объяснил своим солдатам, что она рассчитана на вес танка или тяжелой машины. В доказательство своих слов он встал на мину обеими ногами, и она взорвалась! Результат лекции — двадцать два убитых и девять раненых. Один из наших радистов оказался на месте трагедии, он срочно связался с головной базой в Швеции. Рорхольт и Бальхен немедленно доставили к нам двух докторов и медсестру. Им пришлось прыгать с парашютом. К счастью, они приземлились в глубокий сугроб и не пострадали. Когда пришла пора хоронить погибших, церковное кладбище первым делом очистили от мин.
13 июля, почти через два месяца после освобождения, я отправил рапорт на имя главнокомандующего с просьбой об отставке. В просьбе мне отказали. Оказывается, я был нужен в Финляндии. Когда я попросил двухнедельный отпуск, чтобы увидеться с женой и детьми, которые недавно приехали из Америки, и со стариками-родителями, которых не видел шесть лет. На сей раз мне пошли навстречу.
Я поехал в Осло через Швецию. В лейтенантской форме я заявился прямиком в штаб главнокомандующего. Там я поймал двух прапорщиков, приказал им принести бланки приказа об увольнении, заставил эти бланки заполнить, отнести на подпись и доставить в соседний кабинет.
Через несколько дней, когда я наслаждался покоем в лоне моей семьи, мне по почте пришел приказ об увольнении из армии, подписанный двумя высокопоставленными офицерами.
Я снова стал гражданским лицом, свободным человеком, принадлежащим только самому себе, без всяких чинов, погон и личного номера.
Без времени на раздумья
Итак, я лежал в гамаке в саду своего дома на Канарах. Мой взор был устремлен вдаль, а воспоминания о бесцельно потраченном за годы войны времени отступили на задворки памяти, где им суждено лежать, подобно рулонам давно отснятой кинопленки.
Пока я мысленно перебирал страницы дневника, заполненные в дни безжалостной бойни на берегу холодного океана, мой аку-аку куда-то исчез. Сперва я решил, что его напугали рассказы о моих друзьях и врагах, живших по бесчеловечным правилам войны, но потом взглянул на часы и понял, что на самом деле моего невидимого спутника отогнали охватившие меня волнение и нетерпение. Для аку-аку нет ничего страшнее часов — ведь он живет вне времени, в его мире нет различия между одним днем и тысячелетием.
Никогда моя жизнь не была столь наполнена событиями и никогда время не бежало так быстро, как сейчас, через пятьдесят лет после нашего путешествия на плоту «Кон-Тики» от берегов Перу до Полинезии. Повинуясь безмолвному приказу часовых и минутных стрелок, я вскочил на ноги, напугав своих верных четвероногих приятелей Кана и Оро, мирно спавших у меня в ногах. Втроем мы быстро побежали по направлению к дому. Солнце стояло еще высоко, но меня ждало множество дел. В последнее время я непривычно много перемещался по свету — не успел разобрать чемоданы после поездки в Японию и США, как настала пора собираться в Перу и на остров Пасхи. Какие уж тут неспешные беседы с аку-аку! Время бежало быстрее реактивных самолетов и телексов, и я едва за ним
О пятидесятой годовщине путешествия на «Кон-Тики» во всем мире говорилось и писалось гораздо больше, чем в свое время о самом путешествии. Тогда нам было достаточно, что мы вернулись живыми и здоровыми. Пятьдесят прошедших лет придали событию особую значительность и торжественность. Я часто чувствовал себя виноватым, что то и дело бросаю собак и долину пирамид на Тенерифе и тащу Жаклин на все эти торжественные собрания и мероприятия. Мы постоянно летали из конца в конец нашей планеты, оставляя далеко внизу так хорошо и близко знакомые мне океаны. И все это с одной-единственной целью — засвидетельствовать тот факт, что прошло много лет после нашего путешествия в Полинезию.
Всегда приятно расслабиться в уютном самолетном кресле. Никаких встреч, никаких обязательств до того момента, когда шасси снова не коснутся земли. Когда самолет перевалил через Анды и нашим взорам открылся бескрайний Тихий океан, меня охватило такое чувство, словно я возвращаюсь домой. Невозможно сосчитать, сколько раз я бороздил его воды, особенно вдоль южноамериканского побережья, начиная от Чили, Перу и Эквадора, мимо Центральной и Северной Америки и до канадских островов у берегов Британской Колумбии. Именно там, по моей теории, останавливались древние переселенцы из Азии на пути в Новый Свет, прежде чем ветра и течения увлекли их на острова Полинезии. Я неоднократно повторил их путь — на корабле, на плоту, а в последние годы на самолете. Знаком я и с другими берегами океана. Я изучал следы, оставленные древними мореплавателями на Окинаве, на острове Чеджудо вблизи Южной Кореи, и особенно — в Японии. Всего лишь несколько недель назад я читал лекции в Токийском университете о влиянии океанских течений на древние миграционные пути. После этого, по пути на Канары, я ухитрился прочитать еще три лекции в Национальном географическом обществе в Вашингтоне. Только-только мы перевели дух, как надо было укладывать в чемоданы самое лучшее, что есть в нашем гардеробе — предстоял обед с королевскими особами в музее «Кон-Тики» в Осло, а оттуда путь лежал сюда, в Лиму. Шасси самолета коснулись земли. Мы прибыли в столицу Перу, чтобы принять участие в торжествах, посвященных тому, что 28 апреля 1948 года от причала здешнего военного порта отплыл плот под названием «Кон-Тики».
Я снова оказался в стране воспоминаний. В те дни я только что скинул лейтенантскую форму как знак перехода к новой жизни. Совсем недавно мне удалось преодолеть детский страх воды. Вместе со мной были мои боевые товарищи Кнут и Торнстейн; Эрик, с которым я в детстве играл в пираты; Герман, с которым я столкнулся в Нью-Йорке в ресторане для норвежских моряков; и наконец, швед Бенгт, с которым мы познакомились, когда он плыл на байдарке по Амазонке. Никого из них больше нет рядом со мной. Торнстейн завершил свой жизненный путь среди льдов Гренландии. Герман — на берегах озера Титикака, в царстве бога солнца Кон-Тики. Эрик похоронен на нашей родине, в Ларвике, где мы вместе мечтали когда-то о дальних путешествиях. В живых остались только Кнут и Бенгт. Первый из них сейчас живет на пенсии в Осло. В свое время он внес большой вклад в организацию музея «Кон-Тики», а также музея норвежского Сопротивления.
Трудно поверить, что позади столько лет и что я ухитрился выжить после стольких опасностей — и неясно, что представляло большую угрозу: два перехода через океан или последующие за тем нападки со стороны всех тех, кто предпочел бы, чтобы я утонул. Тихий океан ничуть не изменился и все так же уходил за горизонт, как в те дни, когда я впервые увидел его, перелетев в Перу из Эквадора в поисках наилучшей строительной площадки для плота. Но вот Лима и портовый городок Кальяо превратились в огромный мегаполис с населением вдвое больше, чем во всей Норвегии. Там, где пролегала тропинка от гостиницы до бухты, выросли гигантские небоскребы. Среди них совсем затерялась наша скромная гостиница, отель «Боливар», который я помню гордо возвышающимся над окружавшими его домишками.